Читать книгу - "Ворюга в клеточку - Валерий Гусев"

– Ты отпетый хулиган! - визжала она на Вовку. И на весь двор. - По тебе колония плачет!

Мы еще были тогда не очень взрослые, и я не знал, что такое колония. Почему-то подумал, что это колонна. Демонстрантов. С флагами, бумажными цветами и праздничной музыкой. Я такую видел в каком-то старом кино. И почему эта веселая колонна должна плакать по Вовке? Больно он ей нужен. Тем более что стоит рядом, лыбится во весь рот и прижимает к грязной футболке грязный мяч. И с живым интересом слушает все, что орет на весь двор Модеста Петровна. И весь двор тоже слушает.

Модеста Петровна у нас всегда в центре особого внимания. Скандального. Ей вообще тяжело живется - она всегда и всем недовольна. Как сердитый барсук. Когда она проходит мимо песочницы со своей Жужей, то всегда шипит сквозь зубы:

– Развели детей - с собаченькой погулять негде.

А Жужа при этом рычит, скалит свои мелкие зубки и норовит написать в песок. И никто не решается дать ей пинка. Во-первых, потому что она маленькая - всего-то зубки, хвостик и голубой бантик с заколочкой на макушке. А во-вторых, у нас во дворе любят не только детей, но и собак. И все понимают, что злобная собака в своей злости не виновата. Она просто берет пример с недоброго хозяина. Вот у нас есть во втором подъезде громадный ротвейлер Гоша. Про ротвейлеров какие только ужасы не рассказывают. Но у доброго хозяина и ротвейлер добрый. На этом Гоше малыши даже верхом ездят. А он только радуется. А если ему вдруг нужно сделать свои дела, то Гоша бежит на пустырь и выкапывает ямку. А потом ее закапывает. А Жужа норовит напакостить в песочнице. И сама Модеста от нее не отстает. Нет, я не то, конечно, хотел сказать, вы не думайте. Просто наша Модеста всегда ставит свою машину задом к песочнице и когда ее заводит, вся вонь из выхлопной трубы разгоняет несчастных малышей. Но все бедные мамы вместо того, чтобы дать Модесте хорошего пинка, подхватывают своих малышей и разбегаются по домам, писать на нее жалобы в газеты. На большее они не отваживаются, потому что Модеста Петровна раньше у нас была дворником, а теперь она - директор ломбарда в нашем доме. И все знают, что у нее хорошая «крыша». Даже две. Одна бандитская, а другая милицейская.

Модеста - очень богатая женщина. Когда людям срочно нужны деньги, а взять их негде, они несут ей в ломбард всякие золотые вещи - у кого что есть. И она забирает эти вещи и дает им вместо них деньги. А потом эти люди эти свои вещи выкупают, но уже за другие деньги, побольше. А если они не смогут этого сделать в срок, то золотые вещи остаются у Модесты и она их продает в ювелирный магазин. И этим наживается. Сверх всякой меры. У нее даже все зубы золотые. И пальцы, и руки, и уши, и шея. Когда она идет по двору к машине, то слышится легкий звон, будто в кармане позвякивает мелочь. Но это, конечно, не мелочь. «За вот это колечко, - говорит в гневе Модеста, - я могу купить весь наш дом и двор. Только на фиг они мне нужны!»

Повзрослев, я узнал, что колонна и колония - разные вещи. Но все равно мне казалось странным, когда я слышал: немецкая колония. Колония пингвинов - это я знаю. Колония для преступников - тоже. А колония немцев - не совсем понятно. И уж вовсе непонятно, что в этой колонии понадобилось нашей отечественной сове? Впрочем, что ей понадобилось, ясно, но почему именно у немцев? Странная сова. С каким-то патриотическим оперением.

– Мы должны ее выследить, - продолжал Алешка, - и подстрелить на месте преступления.

Во дает!

– Я уже придумал! Там есть здоровое дерево, вроде дуба. Мы на нем шалаш построим и будем по очереди в засаде сидеть. Круглые сутки. А в школу будем ходить тоже по очереди.

От Лешки не отвяжешься. Если он что-то задумал, будет как комар возле уха зудеть…

Мы в тот же день притащили с заброшенной стройки доски и начали ладить шалаш на большом дубе. Алешка его хорошо выбрал - этот дуб стоял на самом краю парка, недалеко от немецких домов. И с него была видна вся территория колонии как на ладони.

Я забрался на дерево, Лешка подавал мне доски. Я укладывал их на толстые сучья и сколачивал гвоздями для прочности. Получился довольно приличный помост. Алешка еще натаскал сухих сучьев, и мы замаскировали ими наш наблюдательный пункт. Со стороны, наверное, казалось, что среди зеленых дубовых ветвей разместилось громадное воронье гнездо.

– Нужно принести сюда термос с чаем, - сказал Алешка, - и пищу.

– И ночной горшок, - усмехнулся я.

– Потерпим. В крайнем случае…

Но ему эту мысль не удалось развить. Снизу послышался веселый мужской голос:

– Привет, Оболенские! - это был наш знакомый участковый. Он стоял под деревом, задрав голову и щурясь от солнца. - Вы там поосторожнее. Вас что, из дома выгнали?

– Ага, - с ходу «признался» Алешка. - Пока двойки не исправим. Но вы не беспокойтесь за нас - папа тоже здесь ночевать будет.

Участковый почесал затылок: видно, задумался - с чего бы это уважаемый полковник милиции, сотрудник Интерпола, будет в столичном городе ночевать на дереве? Но Алешка его успокоил, пояснил:

– Его тоже выгнали. До пенсии.

– А мама хочет птичкой стать, - добавил я.

– Во какие события на моей территории! - и участковый пошел по своим делам, раздумывая над этими событиями.

– Папе доложит, - сказал я. - И маме тоже.

– Ни за что, - уверенно отрезал Алешка. - Сам подумай. Позвонит он и спросит: «Товарищ полковник, у вас все в порядке? А то есть данные, что вас из дома выгнали. А ваша жена птичкой стала. А дети на дереве сидят, сам видел». Что ему товарищ полковник ответит?

– Папа ответит: «А у вас, товарищ лейтенант, все в порядке? С головой».

Мы похихикали и пошли домой за ружьем, учебниками и термосом.

…В общем, мы просидели в засаде целый день. Никто за это время в немецкие дома не прилетал. И не вылетал. И никаких вещей из окон не выносил.

Тем не менее мы неплохо провели время. Болтали, пили чай. Учили роль Скалозуба. Так глубоко вникли в его психологию, так полно раскрыли и широко развили его образ, что Алешка сказал:

– Дим, а он мне нравится. Прямодушный такой, честный. Настоящий полковник. Слуга царю, отец солдатам.

– Ты только Бонифацию так не скажи, когда вы будете «Горе от ума» проходить.

– Расстроится?

– Мама расстроится.

Окружающая фауна к нам за это время привыкла. Белки стали поскакивать, птички по веткам шастать. Вот только собаки нервничали, когда мимо проходили. Они чувствовали - кто-то здесь есть, а никого не видно. Скулили, крутили носами, вертелись вокруг дерева, облаивали его, а хозяева недоуменно на них «фукали». И поскорее старались отойти от этого загадочного места.

К вечеру нам эта засада порядком надоела. И Алешка схулиганил от скуки. И ради справедливости. Тут как раз проходил глупый и злобный Джой с хозяином на поводке. И облаивал всех, кто им встречался. А если какая-нибудь старушка пугалась, возмущалась и делала замечание, что, мол, такую злобную собаку нужно выводить в наморднике, то тут уж сам хозяин рычал: