Читать книгу - "Над темной площадью - Хью Уолпол"

Она отвернулась и, отодвинувшись от меня, тихо заплакала. Зная Хелен, я многое мог от нее ожидать, но только не слез. Я даже думаю, до этой минуты она никогда не плакала. Я обнял ее. Она прижалась к моей груди. И наконец сказала:

— Ну хватит. Не бойтесь, больше слез не будет.

Но мы так и остались сидеть обнявшись. Помню, я прижимал ее к себе, как будто в этом объятии была моя последняя надежда на спасение. А затем я повел себя совсем недостойно, впервые за весь тот вечер.

— Хелен, — сказал я, — давайте уедем отсюда. Сейчас же, пока у нас есть шанс. Завтра утром мы уже будем за границей. У нас есть паспорта. Нам ничто не может помешать. В настоящее время я без средств, но у вас в Париже есть друзья, супруги Тесье, они помогут мне с работой. Разве вы не говорили сами, что у него свое дело в Тунисе? Я буду подметать полы, выполнять любую работу. Не хочу, чтобы Осмунд опять втянул нас в эту кашу. Пусть сам разбирается.

Едва я произнес его имя, как мне тут же стало стыдно. Я замолчал. Она вздохнула:

— Звучит замечательно. В самом деле, к чему сантименты? Почему бы не бежать отсюда? Да вот только совесть не позволит. Ни ваша, ни моя. Мы никогда не были бы счастливы, ни единого дня. Я не могу оставить Джона сейчас, нет, не могу… Вы это знаете, Дик. Мне кажется, Дик, сейчас тают последние мгновения, когда мы с вами вместе. Пенджли найдут, Джона арестуют, все мы станем соучастниками. Мы должны пройти через это испытание, как уже прошли через многие другие.

— О Хелен! Что за чушь! — вскричал я. — Искалечить себе жизнь, и не только себе, и все это не по своей собственной вине!

— Нет, по собственной вине, только по своей собственной вине. Если бы Джон умел держать себя в руках, а я была бы более внимательной и чуткой…

— Вы — более чуткой?! — перебил я ее.

Она кивнула:

— Да, в этом всегда была моя беда. Я жесткая по натуре, так уж я устроена. Когда меня окружают люди, которых я хорошо знаю, механизм моей души работает живо, легко. И какая я тогда милая, внимательная, умненькая, добренькая! Стоит появиться кому-то незнакомому, непонятному для меня, и колесики этого механизма начинают капризничать, упираются, не желают крутиться. Я не умею проникать в глубины человеческого существа. Мне оно раскрывается всего на десятую часть, до остального мне нет дела, я просто не затрудняю себя. А вы могли бы меня научить состраданию к людям. Я не думаю, что вы какой-то особенный, замечательный, или очень умный, или очень добрый, но я люблю вас, Дик, и понимаю всей душой, и мне хорошо с вами…

Она взяла ладонями мое лицо, притянула к себе и долгим взглядом посмотрела мне в глаза. Так мы и сидели поглощенные друг другом, не слыша храпения Хенча, позабыв об Осмунде, не думая, что будет дальше.

Как все влюбленные, мы с ней стали вспоминать всевозможные мелкие эпизоды того далекого времени, когда мы только познакомились. Воспарив над площадью и всем, что было связано с этим местом, наши души словно перенеслись в мир дорогих нам воспоминаний, и перед нашим внутренним взором начали возникать картинки из прошлого: вылизанная ветрами, безлюдная деревенская улочка, и в конце ее — такое бывает только во сне — дышит и плещет своими водами, точно живое, море; аллея среди деревьев, и по ней неспешно ползет запряженный лошадьми экипаж, направляясь к высоким каменным воротам, кто-то выходит из него, поднимается по лестнице и оглядывается назад; морской берег, покрытый мелкой галькой, мокрый и сверкающий на солнце сразу после отлива; немецкая овчарка, огромными прыжками пересекающая зеленую лужайку, чтобы догнать своего хозяина; роман, который читают, сидя в глубоком, мягком кресле, такой захватывающий, что трудно оторваться, но вот — дверь открывается, кто-то входит, и читать уже не хочется, книжка позабыта; слышится смех, возгласы, голова невольно поворачивается в ту сторону, рука уже приветливо машет… И постоянно, неизменно вокруг нас море, наползающее на извилистые берега, и лес, густой и загадочный; его листва шелестит под ветром, а во время шторма деревья гнутся и потрескивают… Мы как будто снова были там, ходили, разговаривали. И пока мы так сидели, прильнув друг к другу, взявшись за руки и глядя друг другу в глаза, ужасное положение, в которое мы попали, казалось нам не имеющим никакого отношения к нашей жизни, — именно таким оно и кажется мне теперь, когда я оглядываюсь назад, на события тех дней. Этот отпущенный нам миг принадлежал только нам, и мы до конца прожили его, прочувствовав всем своим существом.

— Запомните, Хелен, — сказал я ей, — что бы сейчас ни случилось, запомните, что у нас были эти блаженные полчаса, и знайте, что во мне ничего не изменится, это останется со мной навсегда.

Она с улыбкой покачала головой:

— Нет, разве можно ручаться. Если завтра Джон поставит мне синяк под глазом, вам, наверное, и думать обо мне не захочется. Не надо говорить о будущем. И никаких клятв. Но вы правы, эти полчаса у нас были. И останутся с нами навсегда, никто не посмеет у нас их отнять.

Мы поцеловались. Мы были так счастливы, что все огни площади воссияли еще веселей, мой розовый томик «Дон-Кихота», встав на бок, пустился в пляс от радости, а вокруг нас летали ангелы, шурша крылами.

— А теперь за дело, — наконец сказала она, поднялась и подошла к туалетному столику.

Она стала смотреть на себя в зеркало, но вдруг, вскрикнув, повернулась к двери. Я тоже оглянулся. Мы оба вздрогнули, и было отчего. На пороге спальни стоял Осмунд. Его мягкая шляпа была надвинута на глаза, воротник пальто поднят. Он стоял прислонившись к дверному косяку, вид у него был до крайности усталый.

Хелен подошла к нему и положила руку ему на рукав:

— Ты его нашел?

— Нет, я никого не нашел.

Но он не смотрел на нее. Его глаза были устремлены на меня. Я ожидал, что в следующий момент он пойдет на меня, требуя объяснений, и тогда я, возможно, стану объектом его безудержной ярости. Очень может быть, он убьет меня, как убил Пенджли. Но когда он заговорил со мной, в его голосе звучала бесконечная доброта и дружеское расположение.

— Жаль, что вы вернулись, Дик, — произнес он. — Это благородно с вашей стороны, но в этом не было необходимости. А теперь вы должны уйти, и немедленно. Дело касается только меня, и я не желаю, чтобы вы были вовлечены в него.

Как я восхищался им в ту минуту, да, да, как я его любил, хотя совсем недавно, только что, целовал его жену и умолял ее бежать со мной. Более того, я совсем не чувствовал своей вины перед ним. И если бы он действительно потребовал объяснений, как мне поначалу пришло в голову, я бы так и сказал ему и признался бы в том, что всегда любил ее и хотел, чтобы она ушла от него ко мне.

Тень Дон-Кихота не случайно витала надо мной в тот вечер, и настало время, когда она решительно заявила о себе, напомнив нам о нашей честности, о той особой чистоте отношений, которая всегда существовала между Осмундом, Хелен и мной.

— Нет, Джон, — сказал я, назвав его так впервые за наше долгое знакомство, — вы не можете исключить меня теперь. Я так же глубоко в нем завяз, как и вы, и рад этому. Я никуда отсюда не уйду.