Читать книгу - "Нефритовая лошадь Пржевальского - Людмила Львовна Горелик"

Лишь облаков густых с заката до востока

Лениво тянется лиловая гряда.

Волшебные поляны возле озера Куку-нор привиделись ему… Поляны все в желтых цветах, и синий шелк воды, и небо в голубой дымке. Так хорошо, как сейчас, ему было только там. Он сидел на диване, откинувшись на спинку. Она пела для него, и никто ему не мешал наслаждаться пением и видом этого милого, полного страстной жизни, увлеченного музыкой лица.

Ночь будет страшная, и буря будет злая,

Сольются в мрак и гул и небо, и земля…

Что ждет его? Что он наделал со своей жизнью? Это было совершенно не важно. Что он будет делать дальше? Пойдет ли он в следующее путешествие? Он не знал, и это впервые в жизни не волновало его. Волновали только эти руки, клавиши под ними, да резко вздымающиеся одна за другой под открытой крышкой рояля струны.

И грустно я так засыпаю,

И в грезах неведомых сплю…

Люблю ли тебя – я не знаю,

Но кажется мне, что люблю!

На улице уже начинало темнеть, но, увлеченные музыкой, они не зажигали лампу. Горничная тоже не решалась прервать пение. Наконец она вошла, чтобы зажечь свечи. Мария в это время как раз закончила романс и сидела молча возле рояля.

– Спасибо, Катя! – сказала она. – Накрой нам, пожалуйста, стол для чая.

При свете лампы стало видно, что Пржевальский чрезвычайно взволнован. Он молча, едва ли не со слезами на глазах, поцеловал ей руку, а заговорил, когда перешли к чайному столику.

– Я многое видел, – сказал он, – встречал разных людей. Но мало кого мне так хотелось назвать другом, как вас! Считаете ли вы меня другом, Мария Тимофеевна?

Она не улыбнулась в ответ, а кивнула серьезно, даже печально:

– Да, я хотела бы быть вашим другом, Николай Михайлович. Но вы ведь мало кого к себе подпускаете, а женщин вообще никогда… Такие слухи о вас ходят.

– О нет, – взволнованно возразил Пржевальский. – Это не совсем так. Я очень высоко способен ценить и женщин – вас, например. Но таких примеров, – он смутился и запутался, – таких, как вы или моя матушка, мало я могу увидеть в жизни… Нет, я не о том говорю. Люди плохо друг друга понимают. – Он волновался все больше. – Позвольте привести сравнение. Люди – как кувшины. Вот они стоят рядом где-нибудь в чулане или в шкафу. Даже очень близко стоят. Они могут касаться друг друга. Могут издавать звуки и откликаться на них. Они могут разбить друг друга. Но проникнуть друг в друга они не могут. – Последнее предложение он произнес почти с отчаянием.

– Кувшины… – повторила Мария. – Нет, Николай Михайлович, вы не правы, – эти кувшины с душой! Душа соединяет. Души могут проникать через глину оболочки, и тогда люди понимают друг друга.

– Душу! Вот что я слышу в вашем пении: душу! – воскликнул Пржевальский. – Но много ли людей с душой? Не у каждого она есть! И не всегда она понятна! – Он задумался, помолчал немного и вдруг выпалил: – Нравится ли вам Плескачевский?!

Мария посмотрела на него внимательно, но без удивления.

– Аркадий Владимирович – прекрасный человек, – сказала она после паузы. – И он несомненный друг нашей семьи. Папа, Наденька очень ценят Аркадия Владимировича.

– А вы? – воскликнул Пржевальский с горечью. – А вы цените?!

Он плохо сознавал, что говорит: правила приличия, плотно сидящие в мозгу, отключились. Было одно открытое и безудержное стремление к правде. Такое иногда случалось с ним – в порыве