Читать книгу - "Искатель, 2001 № 02 - Журнал «Искатель»"

алло! Умоляю, не бросайте трубку! Вы техничка? Позовите преподавателя из продленной группы! Что? Преподаватель вы? Извините, как там Танечка Полежаева? Что? То есть как не приходила?

Зинаида, выронив трубку, пулей вылетела из бюро.

…Ее нашли в школьном дворе сидящей под кустом со стеклянными широко раскрытыми глазами. Девочка была такой белой, что походила на фарфоровую куклу. Ни страха, ни упрека, ни волнения не было на ее детском личике — только вселенское изумление.

— У нее вырезаны печень и почки, — шепнул врач майору угрозыска.

Прошло два месяца. В один скверный ноябрьский вечер на квартиру к Полежаевой явился угрюмый редактор молодежной газеты.

— Ты сволочь, Закадыкин, — сказала ему почерневшая от слез женщина.

В ее голосе была усталость, а из-под траурного платка уже выглядывала старческая седина. Коричневые круги под глазами пугали и наводили на мысль, что все в этом мире бренно и безвозвратно катится к черту. Теперь нелегко было узнать в этой сгорбленной, убитой горем старушке обаятельную и симпатичную жену бывшего блестящего поэта. Ее глаза были черны и бездонны. Казалось, в них навсегда остановилась жизнь.

— Сволочь-сволочь, — повторяла она без злобы. — Ты ведь знал, что они убили мою дочь, а твоя паршивая газетенка печатала на первой странице: «Бешеная собака укусила женщину». Какая сенсация!

Закадыкин вместо ответа тяжело вздыхал и еще ниже опускал голову.

— Я хотел… Но статью не пустили… А потом меня уволили…

— Скажите, пожалуйста, какая трагедия, — криво усмехнулась Полежаева.

И Закадыкину сделалось жутко. Он еще больше вжался в стул, и ему искренне захотелось провалиться куда-нибудь под землю, чтобы ничего не видеть, не слышать и не знать.

— Эх, Закадыкин… Как же ты так? — бормотала Полежаева точно в бреду. — Как же ты так оконфузился?.. Проститутка ты эдакая…

— Допустил в материале две опечатки. И они будто с цепи сорвались.

Полежаева долго смотрела в окно, в эту проклятую железобетонную бездну с простуженными фонарями. Казалось, она совсем не слышит трусливого лепета газетчика и не замечает ни его, ни себя, ни вечернего города за окном. И Закадыкин жестоко сожалел, что не обладает таким замечательным свойством, как проваливаться сквозь землю.

Наконец Зинаида очнулась, вздрогнула и замогильно произнесла:

— Ты узнал?

— Да! — с готовностью произнес Закадыкин. — Дело такое… Собственно, я давно это раскручивал… Словом, действительно существует такой кооператив, специализирующийся на медицинской технике. Но медицинская техника, разумеется, ширма. Основной их бизнес — трансплантация человеческих органов. Поначалу они работали с моргами, теперь — исключительно с кооперативом «Возрождение». Сама понимаешь, какие сейчас у них возможности.

— Короче! — отрезала Полежаева. — Он?

Закадыкин дрожащими руками сорвал с себя очки и стал нервно тереть стекла собственными штанами. Он долго и взволнованно хлопал глазами, скрипел стулом и до тех пор напрягал жилы на шее, что Зинаида не выдержала и сказала со вздохом:

— Понятно.

После новой тяжелой паузы Полежаева сумасшедше тряхнула головой и дико расхохоталась. У Закадыкина мурашки побежали по спине, и Зинаида, уловив это, горько усмехнулась:

— Не трусь, Закадыкин, тебя я отпускаю. Оставь его номер телефона и катись! Но исполни последнюю мою

просьбу. Исполни ради Саши и ради моей дочери… Закадыкин… купи мне пистолет.

Газетчик мелко задрожал и стал как-то странно пятиться к двери вместе со стулом:

— Ты с ума сошла! Где я тебе его куплю?

— Купишь-купишь! — недобро оскалилась Полежаева. — За любую цену. У тебя есть связи. Я знаю.

— Боже мой! — схватился за голову бывший редактор. — Это же уголовная статья!

Проклятым холодным вечером в сумерках брела Полежаева промозглыми улицами к тому самому переулку, где помещалось желтое здание управления кооператива «Возрождение». Было ветрено и тоскливо. Прохожие не попадались. Не зажигались и фонари. На душе было спокойно. Ни страха, ни злобы, ни отчаяния уже не было на душе. Только ясное чувство долга и полное равнодушие к своей дальнейшей судьбе. Единственно, чего она вымаливала сейчас у Господа, — помочь осуществить правосудие. «Ради дочери, невинного безгрешного создания… — шептала она, давясь слезами, — ради бедного мужа… О, как я грешна перед ними…»

Только после его исчезновения, копаясь вечерами в стихах, она наконец начала понимать, с кем жила все эти десять лет. В голове не укладывалось, как можно среди этой серости, суеты, наипаскуднейших бытовых передряг сохранять такой ясный поэтический рассудок? Официально его оплевывали, с работ гнали, друзья смеялись, да и жена ему, честно говоря, попалась не мед. Бывали минуты, когда Зинаида готова была огреть мужа сковородкой за безрукость и неумение забить в стену гвоздя, и именно поэтому у них в доме все отлетало, разваливалось и разбивалось вдребезги. Но ведь он писал стихи! Разве можно орла попрекать тем, что он не несет яйца? Разве можно от дойной коровы требовать, чтобы она пахала землю? Разумеется эти сравнения были неудачными и опять-таки довольно приземленными, но на другие у Зинаиды не было сил.

В юности она грезила лимузинами, виллами, яхтами… прозрачными пеньюарами, поклонниками, вздыхающими по ней безнадежно и тяжко. Потом мечты становились скромней: хотя бы подержанный «жигуленок», хотя бы участок под дачу, хотя бы Полежаева в очередной раз не выгнали с работы… Какой же она была дурой! Просто набитой соломенной чучелой! Господи! Этот мир создан для торгашей и плутов! Зачем ты расселяешь в нем поэтов?

В желтом здании на втором этаже горело окно. Зинаиду ждали. Не успела она ступить на крыльцо, как дверь перед ней услужливо распахнулась, и детина с гренадерской улыбкой и красным лицом указал на лестницу:

— Пожалуйста, вот сюда, осторожней. Лестница очень крутая.

Полежаева медленно поднялась на второй этаж и едва успела осмотреться, как перед ней автоматически открылась дверь приемной. Розовый свет упал на ее мокрые сапоги. Он осветил линолеум и стены, увешанные вульгарными картинами.

Она спокойно вошла в кабинет, где за шикарным антикварным столом под розовым торшером сидел он. Глаза его хищно впились в ночную гостью, но лицо выразило высшую степень доброжелательности. По бокам сидели качки в кожаных куртках. Их руки были в карманах, а физиономии отражали презрение.

— Пожалуйста, присаживайтесь! — вежливо сказал Козлобородый, кивая на кресло. — Давайте без церемоний. Не стесняйтесь! Нам известно о постигшем вас горе…

Полежаева не спеша подошла к столу, чтобы лучше вглядеться в глаза этого человека, маленького фюрера, распоясывающегося тем наглей, чем больше нищала страна. Зинаида впилась в него точно оса, и Хвостову стало не по себе. Глазки его беспокойно забегали. Он неестественно хихикнул и пробормотал:

— Присаживайтесь… И, пожалуйста, без лишних церемоний…

Полежаева не тронулась с места.

— Я пришла не за тем, чтобы рассиживаться, — хрипло произнесла