Читать книгу - "У фортуны женское лицо - Валентина Демьянова"

портупеей, в офицерской фуражке без кокарды. Сорвавшись со стула, кинулась к нему и уткнулась лицом в грудь. Шершавое сукно царапало щеки, пахло кожей, махоркой и еще чем-то, не понять. Макс крепко прижал меня к себе, шепча: «Что ты! Что ты! Успокойся!» Подняла к нему мокрое лицо: «Откуда ты? Почему так долго не писал?» Ответил, не выпуская из объятий: «Я здесь со своей частью». – «Частью? Какой частью? Все войска распустили!» Я ничего не понимала, и оттого стало страшно. «Частью особого назначения. Я теперь в Красной армии». Я вырвалась и отскочила в сторону: «В Красной... но отчего? Как же так?» – «Время такое, каждому приходится делать выбор. Я свой сделал. Мы слишком долго эксплуатировали свой народ. Пришло время искупать вину». – «Эксплуататоры – это мы?! – Я обвела рукой комнату. Застывшие, бледные, немые лица. – Мы?! Maman, Николенька, я?! Зачем же ты пришел к нам? К врагам, к эксплуататорам!» Макс поморщился: «Не кричи, Мари. Ты не понимаешь...» Я яростно затрясла головой: «Не понимаю! Я провожала тебя на фронт защищать Родину, плакала, ждала писем, а ты... Зачем ты вернулся?!» – «К жене». – «Не надо про это!» Лицо у Макса превратилось в маску. «Имение реквизируется, это вопрос нескольких дней. Здесь становится небезопасно, вам разумнее будет перебраться в Москву. Я привез документ, что ты жена офицера Красной армии, и денежный аттестат. В бывшем доме вам выделят комнату и не тронут». Он говорил совсем не то, что следовало. Мне страстно хотелось услышать другое, но я понимала, что этого он мне уже никогда не скажет. Захлебываясь слезами, я бросила ему в лицо: «Мне ничего от тебя не надо». – «Мари, успокойся, пройдет время, и ты меня поймешь. Я исполняю свой долг перед народом». – «Ты забыл свой долг!» Я даже не заметила, как Николенька появился в комнате. Белый, губы трясутся, лицо перекошено, руки сцеплены за спиной. «Не надо говорить о долге, Макс! Ты забыл его, как забыл присягу, которую давал государю и Отечеству. Ты и такие, как ты, развалили армию, привели к гибели великое государство. Но вам и этого показалось мало! Вы разожгли в народе безмерную ненависть к таким, как я! Помещик, дворянин? Ату его! Зачем?! Я бы отдал вам все добровольно!» – «Народ...» – начал Макс, но Николенька его перебил: «Я не виню народ! Его легко обмануть. Я виню предателей вроде тебя!»

Оцепенев от ужаса, я следила, как поднимается Николенькина рука с револьвером. Выстрел! Макс упал, а я кинулась к Николеньке и вцепилась в него так, что пальцы свело. Я трясла его и кричала: «Ты убил его! Я тебя ненавижу!» Потом перед глазами все поплыло, и наступила темнота... Очнулась я уже на кровати. Рядом сидела няня. Говорить было трудно, кружилась голова, но я спросила: «Макс?» – «Жив, жив! Успокойся!» – «А Николенька?» – «Убежал, ищут... Молчи, доктор запретил тебе разговаривать». После секундного облегчения, что с Максом все в порядке, меня захлестнуло чувство вины перед братом. Я предала его! Он и так мечется, чувствуя себя кругом обманутым, а тут еще я! Наговорила ему невесть что, не оставив сомнений, на чьей я стороне. И объяснить уже ничего невозможно. Николенька никогда не поверит, что кричала не я, а моя память о прошлом. Что сегодняшнего Макса я уже никогда не приму, он для меня чужой, просто из сердца его разом не вычеркнешь. Меня начал бить озноб, няня всполошилась и быстро влила мне в рот лекарство...

18 мая 1918 г. С постели вставать не велят, из комнаты не выпускают. Пишу лежа, со слов няни. Макса поместили в голубой спальне. Доктор уверяет, рана не опасная, нужен только покой. О Николеньке ничего не знаем, исчез. Никто не видел, как он выскочил из дома и куда делся. Из города приезжал уполномоченный разбираться с ранением. Макс сказал, что на него напали по дороге в имение. Уполномоченный, кажется, поверил, составил протокол «о попытке покушения на офицера Красной армии Максима Львова». Почему Максима? Выходит, он не только от нас отрекся, но и от себя? Имя переменил! Максимилиан звучит чересчур по-барски?

25 мая. О Николеньке по-прежнему никаких известий. Макс немного поправился и вчера отбыл в свою часть. Прощание вышло холодным. Провожала его только тетя. Ни maman, ни я из своих комнат не вышли. Днем были из земельного комитета, забрали бумаги на землю и усадьбу. Все, Ольговка больше не наша, и завтра мы уезжаем. Тетя с дядей решили поселиться в Сергиевом Посаде. Говорят, смутные времена лучше пережидать в глубинке. Что ж, дело их! А мы с maman отправляемся в Москву. Прошлое закрыто, начинаем жизнь с чистого листа!»

Наташа

Неделя сложилась ужасно! День начинался с посещения больницы, и каждый раз девушка в справочной скороговоркой сообщала, что состояние больного Замятина стабильно тяжелое. Посещения запрещены. Настроения это не прибавляло, и на работу я отправлялась через силу. Хандрила не только из-за деда, но и потому, что Димка исчез. То каждый вечер приезжал меня встречать, а тут вдруг пропал! А я уже привыкла выходить из офиса и видеть его! Можно, конечно, спросить Антона, но я не стала. К чему?

В тот вечер я ушла с работы позже обычного. Домой не тянуло. Выйдя на улицу, бросила взгляд в сторону своей машины и обмерла: рядом стоял Димка. Стараясь скрыть смущение, беззаботно кивнула:

– Привет!

А он, даже не ответив, с ходу набросился с упреками:

– Где тебя носит? Рабочий день давно кончился!

Навис надо мной, угрюмо ожидая ответа, а мне вдруг стало весело.

– Чего ты смеешься? Я тут с шести часов околачиваюсь, а она появляется и хихикает! Думал, побудем вдвоем! Давно ведь не виделись!

Как только до меня дошел смысл сказанного, я почувствовала смятение. За вечер с Димкой я готова отдать все, но как же мои подозрения? Колебалась я одну короткую секунду, а потом решила, что хоть один вечер я имею право почувствовать себя счастливой. Правда, чтоб не задавался, строптиво заметила:

– Тебя не было несколько дней.

– В Краснодар мотался.

– Случилось что-то?

– Да нет, – уклончиво отвел глаза Димка, – некоторые вопросы надо было решить.

Мне очень хотелось узнать, что же это за вопросы, ради которых Димка сорвался и полетел домой, но я сдержалась. Сам Димка эту тему развивать не стал.

Мы, конечно, поехали ко мне,