Читать книгу - "Опасные гастроли - Далия Трускиновская"

— Тише! — теперь уже я призвала его к осторожности. — При чем тут нож убийцы?

— Лиза, полиция обыскала вашу комнату, они нашли портрет Гверры, вами нарисованный. И с кухни пропал большой нож. Ваша Дарья первым делом доложила об этом Варваре Петровне, а Варвара Петровна проболталась частному приставу, теперь и сама не рада.

— Но это же совсем просто! Пусть дуре Дарье покажут тот нож, которым был убит несчастный Гверра!.. — начала было я.

— Невозможно. Тот нож исчез.

— Как он мог исчезнуть?

— Тело не сразу отвезли на съезжую. Оно лежало где-то в цирке, или в парке, или я уж не знаю где. Утром оказалось, что кто-то вынул нож.

— Вы хотите сказать, что это была я? — наконец-то я стала осознавать всю опасность своего положения.

— Так полагает Вайсдорф. Убив Гверру, вы не смогли покинуть цирк и где-то спрятались. Потом вам удалось вытащить из тела нож. Вы оставались в своем убежище до вечера, пока не стала сходиться публика, и, замешавшись в толпу, скрылись.

— Да где ж я там могла спрятаться?

— Товарищи Гверры полагают, что вы смогли забраться в щель между ложами первого яруса и землей.

— Как я могла знать о существовании такой щели?

— Вы могли найти ее случайно. Лиза, я не сочинил все это, я только пересказал слова частного пристава! Один Бог знает, как неприятно мне говорить вам все это…

Я ничего не ответила.

В романах оскорбленная невинность поднимает шум, взывает к Господу, наконец, лишается сознания. Я ни на что подобное была неспособна. В голове моей образовалась мысль, которая разрослась и затмила собой все иные мысли: «Это — конец…»

Как могла я оправдаться — хотя бы перед Кудряшовым? Меня видели в цирке, стоящей на коленях перед телом Лучиано; все слышали мой пронзительный вопль; никто не понял, куда я скрылась; портрет Лучиано найден в моей комнате, и все это — правда, правда, правда!

А слова товарищей Гверры — ложь, да только у меня нет средства ее опровергнуть. Разве сидел по ночам у дверей моей комнаты сторож, чтобы присягнуть — девица Полунина все эти ночи провела дома и никуда не убегала?

Тут мне пришло на ум еще одно соображение: а ведь эти господа не врут! Откуда бы они могли знать о моих, пусть даже невинных, встречах с итальянцем, как не от него самого? Я слыхала про нравы артистов — у них за честь и за подвиг почитается соблазнить женщину или девушку из порядочной семьи. Гверра, очевидно, лгал им про страстный роман со мной, чтобы услышать их похвалу. Все, что я делала по доброте и простоте душевной, теперь оборачивалось против меня. Когда я принесла рисунок господину де Баху, Гверра догнал меня — и никто не слышал, о чем мы уговаривались. А, вернувшись, он мог наплести невесть что. Затем он приходил на свидания в храм принаряженный — и одному Богу ведомо, где он после того слонялся, а товарищам своим исправно докладывал, что запросто добился моей благосклонности!

Вот истинный повод возненавидеть весь род мужской!

Но ведь я не называла Гверре своего имени, не говорила, где живу. Как же товарищи его догадались, кого назвать полицейским и куда их направить? Неужели за мной следили?

— Послушайте, Кудряшов, еще раз клянусь вам — я никого не убивала! Меня оболгали, я не так воспитана, чтобы пасть в объятия бродячего балаганщика! Даже если это красавчик-итальянец! — произнеся эти слова, я почувствовала, что слезы подступают к глазам.

В недобрый день эта древнеримская красота покорила мою душу!

Я заплакала — от какой-то непостижимой жалости, рассудок мой не мог бы ее объяснить. Кудряшов смотрел на меня с недоумением и даже страхом — он и представить не мог, что я способна самозабвенно рыдать.

Он раздобыл стакан с водой и попытался меня напоить. Вода оказалась теплая и отвратительная, я оттолкнула Кудряшова и понемногу стала успокаиваться.

— Вы верите мне или шайке балаганщиков? — спросила я.

— Вам, разумеется, — сразу ответил он, — но все доводы против вас настолько логичны…

— То есть, моя воображаемая страсть к итальянцу показалась вам логичной? Хорошего ж вы обо мне были мнения!

— Тише, ради Бога, тише! — воззвал он.

— Но как вы бы все это объяснили?

— Нож, несомненно, взяли мальчики… Вы знаете их страсть ко всякому оружию…

— Отчего ж они его не вернули?

— Не знаю. Вы даже не сказали, вернулись ли они сами.

— Утром они были в своих постелях. Они очень расстроены из-за того, что вы пропали. Никуда не хотят идти, сидят в детской, их с большим трудом выпроводили хотя бы поиграть во дворе. Лиза, вам никто не поверит, когда вы скажете, что эти два ангела ночью сбежали из дома.

— Но пусть спросят их самих.

— Они так боятся Ермолая Андреевича, что не посмеют признаться… если они действительно убегали, разумеется…

— Вы не верите мне, — с горечью сказала я. — И я даже знаю отчего. Вы сравниваете себя с бедным Лучиано Гверра и считаете, что, выбирая между вами двумя, я должна была предпочесть его. Но почему женщина непременно должна кого-то выбирать и предпочитать? Отчего бы вам не оставить ее в покое и не приписывать ей никакого преступного выбора? Мне никто не нужен! Решительно никто!

— Я хотел бы вам верить, Елизавета Ивановна, хотел бы!..

Тут в стенку постучали. Кудряшов обернулся с таким испугом, что мне стало его жаль.

Все, что я могла для него сделать, — это поскорее убраться прочь из его жилища.

— Прощайте, — сказала я. — И никому не говорите, что я у вас была.

— Стойте! — воскликнул он. Но удерживать меня было бесполезно.

— Меня ждут внизу те самые добрые люди. Не смейте меня провожать!

Одному Богу ведомо, чего мне стоило пройти четыре шага, не припадая на правую ногу.

С лестницы я не сошла, а сползла по перилам.

Кудряшов остался в своей комнате — думаю, что безмерно благодарный мне за мой уход. Я была уверена, что он никому ничего не скажет — его же заклюют, что он не сумел меня удержать. А если бы удержал, если бы сопроводил домой — Ермолай Андреевич собственноручно доставил бы меня в часть. Потому что домашняя учительница, замешанная в дело об убийстве наездника, ему не нужна.

Я понятия не имела, куда теперь деваться. По всему выходило, что нужно вернуться к Алексею Дмитриевичу. Да, вернуться и самой докопаться, что он делал в цирке и какое он, а не я, имеет роковое отношение к смерти бедного Лучиано. Другого способа обелить свою репутацию я не видела.

И я стала придумывать ложь, объясняющую, почему я вдруг решила поселиться у незнакомого человека. Эта ложь должна была хоть несколько походить на правду, чтобы мне по неопытности не запутаться.

А что в моем положении правда?