Читать книгу - "Смерть на Параде Победы - Андрей Кузнецов"

В скромном улыбчивом гардеробщике театра имени Ермоловой невозможно было узнать знаменитого налетчика Илью Бусловича по кличке Гнедой. Прозвали так Илью не за рыжие волосы (он был блондин), а за ум, потому что на фене «гнедой» означает «хитрый». Хитрость Бусловича заключалась в том, что работал он в одиночку, объекты выбирал с умом, и брал только деньги. Если работать в одиночку, то никто тебя не сдаст. Если твоя добыча — деньги, то со скупщиками краденого тебе связываться незачем, а ведь через этих самых скупщиков большинство воров и погорает. Если выбирать для налета небольшие магазины, стоящие где-нибудь на отшибе, то риск попасться сводится к минимуму. За свою длинную нетрудовую жизнь Буслович попадал за решетку всего дважды, и то первый раз можно было не считать, потому что впервые Бусловича арестовали еще при царском режиме, в шестнадцатом году. «Бес попутал, — качал лысой головой Буслович. — Нужен мне был этот галантерейный на Остоженке, как собаке пятая нога». Второй раз Бусловича арестовали в тридцать третьем. Его угораздило нарваться в булочной на продавщицу, оказавшуюся подругой сотрудницы транспортно-складского треста, в котором Буслович служил курьером. Очень удобная, к слову будь сказано, была работа, непыльная, нетрудная, нервотрепки никакой и полезная для его «основной» профессии — пока конверты с документами по Москве развозишь, можно подходящий объект для нападения присмотреть. Да и выглядеть рядовым обывателем, ведущим трудовой образ жизни, очень полезно, чтобы ни соседи, ни милиция не интересовались, на какие шиши ты живешь. Свои связи с уголовным миром Буслович старался не афишировать, по малинам не пьянствовал (он вообще пил мало), а если и пересекался с кем, то чисто по делу.

Если бы они узнали друг друга сразу, то никакого грабежа, конечно же, не состоялось бы. Буслович совсем не признал в продавщице виденную мельком пару раз в тресте женщину, тем более что к подруге она приходила расфуфыренной, а в булочной убирала волосы под колпак и не пользовалась помадой да румянами. А продавщица, оправившись от испуга, вспомнила, что грабитель как две капли воды похож на курьера из треста на Малой Грузинской улице. Сколько веревочке ни виться, а концу все равно быть, это так. Буслович от звонка до звонка отсидел небольшой срок (дали три года), и завязал с грабежами навсегда. Кураж иссяк, улетучился, как газ из бутылки шампанского, да и возраст перевалил за полтинник, пора было подыскивать себе занятие поспокойнее. Он устроился гардеробщиком в театр (непыльное и неплохое место — чаевые какие-то капают, деньги от проката биноклей, процент от продажи программок) и начал давать деньги в рост. Буслович был бережлив, успел кое-что скопить и сумел припрятать так, чтобы уберечь от возможных конфискаций. Связывался он только с приличными людьми, конспирацию соблюдал строжайшую (любой бы подпольщик позавидовал), на рожон не лез и надеялся на спокойную старость. Надеялся, до тех самых пор надеялся, пока в сороковом по слезной просьбе артистки Козородецкой не ссудил деньгами ее хорошего, как она выразилась, друга, приехавшего в Москву в командировку из Куйбышева, бывшей Самары. Друг прокутил в Москве все деньги, включая и те, что ему надавали знакомые, просившие сделать кое-какие покупки. Куйбышевское снабжение не шло ни в какое сравнение со столичным, возвращаться без обещанных покупок было нельзя, вот и заложил «хороший друг» у Бусловича золотые часы-луковицу и перстень с печаткой. Козородецкая сама занимать деньги не захотела, а чужим, да еще иногородним, Буслович без залога не ссужал ни копейки. Какими бы «хорошими знакомыми» его знакомых они ни рекомендовались.

Спустя два дня к Бусловичу пришли сотрудники МУРа и поинтересовались часами и перстнем. Золотишко оказалось нехорошим, «мокрушным», взятом при ограблении квартиры конструктора Кочина, в ходе которого сам Кочин и жена были убиты. Стараниями Алтунина, всегда поступавшего по справедливости, а не так, как проще и как выгодней, Буслович прошел по делу свидетелем, хотя уголовное прошлое так и тянуло его в сообщники, если не в организаторы. Людям свойственно помнить добро, особенно, если оно исходило от человека, который может еще пригодиться, поэтому Буслович начал снабжать Алтунина информацией, когда ценной, а когда и не очень, но несколько преступлений с его помощью Алтунину раскрыть удалось. Была от Бусловича и иная польза, личного, так сказать, характера. Он мог устроить билеты в театр, не только в свой, но и в любой другой, и не куда-нибудь на галерку, а в первые ряды партера. Этой пользой Алтунин пока не пользовался, потому что некого ему было водить по театрам, но в виду имел. На будущее.

Днем, пока не было зрителей, Буслович читал газеты, которые театр выписывал, что называется, сплошняком — от «Правды» до «Рабочего и искусства», и общался с людьми. Общаться он любил.

Алтунину, как человеку уважаемому, в некоторой степени — благодетелю, к разговору полагался чай с сахаром и малой толикой коньяка. Сей животворящий напиток Буслович называл «настоящим чаем», в отличие от чая простого, пустого, не заправленного коньяком. «Сейчас мы с вами выпьем настоящего чайку», — торжественно объявлял Буслович, раскочегаривая свой зычный, гудевший как-то по-особенному сердито, примус. Имелись у него и галеты, и шоколад. Алтунин подозревал, что помимо ростовщичества Буслович занимается и спекуляцией, но прояснять этот вопрос не считал нужным.

— Насчет ювелирного в Столешниковом ничего не знаю, — предвосхищая вопрос, сказал Буслович, когда чай был готов. — Вся Москва гудит, люди удивляются…

— Я в курсе, — Алтунин, не утерпев, отхлебнул маленький глоточек ароматного чая, обжегся и отставил стакан до поры до времени в сторону. — Ты мне лучше скажи, Илья Петрович, никто из старых знакомых не объявлялся в последнее время?

В Москве бурно обсуждали случившееся, блатные разводили руками и клялись страшными клятвами, что ни сном, ни духом не ведают о том, кто ограбил магазин. Версия с неуловимыми немецкими диверсантами выдвинулась на первый план, но была в ней одна загвоздка… Алтунин мерял по себе — вот он, капитан милиции и бывший смершевец, при несколько иных обстоятельствах, вполне мог оказаться во вражеском тылу с каким-нибудь заданием. Но как бы ни повернулись, как бы ни извратились обстоятельства, он бы никогда не стал грабить магазины и нападать на инкассаторов. Врага бы убил любого, а продавца, штатского человека, ради ограбления — никогда.