Читать книгу - "Медальон сюрреалиста - Алина Егорова"

— Типун тебе на язык! — пожелала Филиппа и закрыла оконную раму.

Стоял пыльный июнь. Днем воздух накалялся, как сковорода в аду. В городе с его каменными стенами было еще жарче — ни ветерка, ни деревца, ни вожделенной прохлады моря.

— Открой окно! Дышать нечем! — возмутился муж Филиппы. Он сидел за письменным столом и, как всегда, что-то писал. Что именно писал дон Сальвадор маркиз де Дали, уважаемый в городе нотариус, Филиппа не интересовалась. Ей достаточно было знать, что дела у мужа идут хорошо и семья ни в чем не нуждается. — А сын у нас действительно ведет себя отвратительно! С этим надо что-то делать. Я уже говорил с отцом Кристиано о принятии Сальвадора в монастырь.

— Что?! — опешила Филиппа. — Сальвадоре! Что ты задумал?!

— Что слышала, то и задумал. Решено: я отправлю нашего дьяволенка в монастырь.

— Но ведь его уже выгоняли из монашеской школы!

— Тем более! Сальвадоре должен привыкать к дисциплине.

— Не могу поверить своим ушам! — ахнула мать гения. — Мальчик талантлив, ему надо обучаться живописи, а не служить Всевышнему!

— Думаю, что пара месяцев в монастыре пойдут ему на пользу. И вообще, мне это все надоело! С тех пор как Сальвадор появился на свет, я только и слышу отовсюду, какой он несносный. Весь город знает о странностях нашего сына и о его выпадах. Он боится кузнечиков… Что за блажь — бояться кузнечиков?! А его капризы и бесконечные выпады! Он кого угодно допечет! Этому нужно положить конец. Думаю, аскетизм монастыря — это то, что надо. Пусть там рисует свои натюрморты.

Дон Сальвадор сказал, как отрезал. Он шумно задвинул ящик письменного стола и отправился прочь из дома. За годы брака Филиппа хорошо изучила все привычки своего мужа. Сейчас дон Сальвадор напоминал быка на корриде — он был свиреп и решителен, поэтому Филиппа благоразумно не проронила ни слова.

С утра день выдался не слава богу. Перед самым пробуждением Сальвадор увидел один из неприятных повторяющихся в разных вариациях снов. Ему приснилась пристань, на пристани народ, собравшийся в путешествие на большом пароходе. Опустили трап, по нему стали подниматься разодетые дамы с детьми и со своими спутниками, одинокие господа, носильщики с вещами. Сальвадор за посадкой наблюдал со стороны, и вроде бы ему тоже надо было поторопиться на борт, но он почему-то медлил. И вот уже раздался гудок, отдали швартовый, судно стало набирать ход и оказалось в открытом море. «Все, не успел!» — раздраженно подумал Сальвадор. Он ненавидел проигрывать и оставаться в дураках, всегда злился, когда выходило не так, как он хотел. Подобные сны про пароход всегда заканчивались тем, что он каким-то образом оказывался на палубе среди других пассажиров. Тогда Сальвадор успокаивался — все шло правильно, как он привык. Но в этот раз он проснулся прежде, чем увидел себя на борту. Несмотря на то что это был всего лишь сон, юноша очень негодовал, будто бы и в самом деле опоздал на пароход.

Монастырь, в который его отправили, наводил тоску. Единственным развлечением здесь были сон и река. Вопреки монастырским порядкам, спал юноша долго. Отец Кристиано был к новому послушнику чрезвычайно лоялен. На его лояльность повлияли, конечно же, пожертвования дона Сальвадора-старшего. От монастыря требовалось не столько перевоспитание юноши, потому что это не представлялось возможным, сколько хоть какое-нибудь его взросление. Работой ли, беседами, молитвами — чем угодно, лишь бы парень усвоил, что отрочество закончилось и нужно пересматривать свое поведение. Отец юноши знал, что Сальвадор привык играть на публику, и решил, что отсутствие публики отучит его сына от эпатажных выступлений.

Как и рассчитывал дон Сальвадор, ни с кем из обитателей монастыря юноша не подружился, даже знакомиться не счел нужным. Всё, абсолютно всё монастырское окружение казалось юному Сальвадору не достойным его внимания. Да и кто там мог быть интересным?! Одни убогие, другие туповатые, и все как один плебеи! Ему, сыну аристократа, с такими и дышать одним воздухом зазорно, какое уж тут общение? Из всего окружения, по мнению Дали, ровней был лишь отец Кристиано, но и тот заносчивому юноше казался в некоторых вопросах безнадежно отсталым. Если бы не смертельная скука, то Сальвадор и со священником не стал бы разговаривать, а так отец Кристиано его забавлял. Старик хвалил его картины, хоть ничего в них не смыслил, и еще вдавался в рассуждения, а Сальвадор нарочно изображал черт знает что. Его наброски порой напоминали детские каракули, и понятно, что никакого смысла они содержать не могли. Бывало, что отец Кристиано критиковал Сальвадора, но делал он это очень тонко, с поистине аристократичной деликатностью.

Однажды отец Кристиано заметил:

— На ярмарке в Барселоне я видел, как один молодой художник продавал свои полотна, и люди у него брали их с большим желанием. Картины шли просто нарасхват!

— Что за картины? — ревниво поинтересовался Сальвадор.

— В основном пейзажи. Лес, поля, овраги… Но это не твоя тематика, каждый мастер своего дела.

Слова священника затронули струнки самолюбивой души Сальвадора. Он давно присмотрел овражек над рекой: сверху луг, пестрящий геранью и клевером, а внизу серебро тихой воды.

— Мастер своего дела тут один! — самоуверенно заявил юноша. С этими словами он взял свой планшет с набросками, карандаши и отправился к оврагу.

Погода хмурилась, серое с просинью небо обещало опрокинуться дождем. В такую погоду идти на пейзажи — все равно что время терять. Времени у Сальвадора была тьма, а еще имелся упрямый характер: раз он что-либо наметил, то его не остановит ничто — ни пожар, ни наводнение и уж тем более ни какой-то дождь.

Придя на место и устроившись над оврагом на бревнышке, Сальвадор посмотрел вдаль, где нависали темно-серые тучи, и понял, что погорячился. Ветер забирался под тонкую рубашку, пронизывая до мурашек. Он и по дороге к оврагу понимал, что погода не подходящая, но его гнали упрямство и юношеская самонадеянность. До монастыря далеко, по-хорошему нужно было брать ноги в руки и искать укрытие. Внизу, у берега, шатром раскинулся старый тополь, от ливня не спасет, но все же лучше, чем совсем ничего. Неуверенно ступая по песчаной насыпи, Сальвадор спустился вниз и устремился под дерево. Громыхнуло. От неожиданности юноша вздрогнул и тотчас услышал звонкий девичий смех. Под тополем, тряся копной черных кудрей, хохотала юная цыганка.

— Замолкни, проклятая! — рассердился Сальвадор. Он не любил бродяг, попрошаек и прочий люд, относящийся к социальному дну. Ему, Сальвадору Фелипе Хасинто и маркизу де Дали, не пристало знаться со всяким сбродом — это ему внушали с раннего детства.

Цыганка перестала хохотать, она смерила юношу надменным взором жгучих глаз и отвернулась, что-то бормоча на непонятном диалекте.

Дождь уже хлестал напропалую, потоки воды просачивались сквозь сито густой листвы, и, чтобы не промокнуть, Сальвадор прижался к стволу. С наиболее защищенной от ветра и дождя стороны дерева стояла цыганка. Юный сноб оказался совсем рядом с ней, так, что их отделяла пара сантиметров. Сальвадор чувствовал запах ее немытого тела, слышал легкое затаенное дыхание. Он презрительно отвернулся от девушки, но не сомневался, что она на него смотрит.