Читать книгу - "Пропавшая книга Шелторпов - Анна Свирская"

знала, что я их собираю. Я не попросил Питера Этериджа подписать мне книгу, потому что считал, что он по какой-то причине настроен против меня. Зачем бы я стал просить об одолжении человека, которому неприятен? К тому же я обычно получал автограф при личной встрече, а Этеридж… Но я подумал, что если мисс Берлинер предлагает побыть посредником, то почему бы и нет. В конце концов, книга прекрасна. И вот тут-то я и узнал от мисс Берлинер, почему Этеридж избегал встреч и даже просто разговоров. Он не мог говорить. Наша личная встреча и разговор никак не ускорили бы редактуру, потому что ему всё равно пришлось бы писать. Я был смущён тем, что проявлял такую неуместную настойчивость, прося о разговоре немого, и одновременно был зол на него. Неужели нельзя было добавить в письмо буквально одну строчку и всё объяснить? Но я заметил, что люди, обладающие каким-либо недостатком, порой прилагают невероятные усилия, чтобы скрыть его от других. Как бывает и обратное: они всячески его подчёркивают и требуют, чтобы всё в доме было подчинено их болезни или увечью. Моя двоюродная тётка была парализована ниже пояса, так она изводила всех своих…

Айрис поставила чашку на блюдце, намеренно громко звякнув, но отвлечь тем самым Ментона-Уайта от воспоминаний о его вздорной тётушке не сумела. Он долго рассказывал о ней, пока Айрис не сумела ввернуть свой вопрос:

– А почему Питер Этеридж не мог говорить? Какая-то болезнь?

– О нет! Тяжелые ранения. Битва на Сомме. Вторая битва на Сомме, если быть точным. Он был капитаном в инженерных войсках. Они строили все эти сооружения, окопы, блиндажи, восстанавливали мосты. Он прошёл всю войну, а под самый конец не повезло… Он был пациентом доктора Гиллиса. Слышали про него? – Профессор Ментон-Уайт посмотрел на Айрис. Он как будто надеялся, что она всё поймёт по одному этому имени, и ему не нужно будет ничего объяснять.

– Кажется, я слышала это имя, но не могу вспомнить, кто это.

– Гарольд Гиллис во время Первой мировой открыл в Лондоне госпиталь, где восстанавливали лица[14]. Это была другая война, непохожая на все предыдущие, и другое оружие. Солдаты получали раны, которых до того никогда не видели, а если и видели, то всё равно не могли сохранить человеку жизнь. А к тому времени медицина сильно шагнула вперёд, людей даже с самыми тяжёлыми ранами спасали, но их лица… Эти фотографии и рисунки нигде не публиковались, кроме как в специальных журналах, и то редко, но мне как-то довелось их увидеть. Уму непостижимо, что человек мог лишиться такой огромной части лица и всё ещё жить. У них не было подбородков, щёк, носов… Носы – это ерунда по сравнению со всем остальным, поверьте мне. Гиллис считал, что может вернуть солдатам если не прежнее лицо, то хотя бы такое, которое не заставит родных отшатываться в ужасе. Можно сколько угодно говорить о том, что внешность не важна, но люди всё равно больше расположены к физически привлекательным людям, а уродство вызывает у нас страх, желание отвести глаза. Насколько я знаю, Гиллис пересаживал кожу с других участков тела, формировал из них подобия ртов, носов, скул, но далеко не каждое повреждение можно было исправить… Капитан Этеридж, как я понял, оказался одним из тяжёлых случаев. Видимо, была тяжёлая травма челюсти, и он утратил способность говорить. А ещё он потерял глаз. Передвигался он в кресле, печатал одной рукой. Печатать ему было проще. Поэтому он ни с кем никогда не встречался – стеснялся увечий. По этой же причине в книгах не было фото. Он был затворником, никогда не покидал дом, почти никого не принимал, кроме доктора. И это одна из причин, почему книги с его автографом – такая редкость. Он мог писать, но рука быстро уставала, поэтому он не раздавал автографы пачками.

– Я не знала… – сказала ошеломлённая Айрис.

– Он ясно дал понять людям в издательстве, что не желает, чтобы эти факты о нём стали известны. Если бы мисс Берлинер тогда не проболталась, я бы тоже не узнал… А ведь он мог бы использовать это в свою пользу…

– В каком смысле?

– Для привлечения внимания к своим книгам. Он же не просто какой-то журналист, бухгалтер или учитель. Он – участник нескольких легендарных сражений, человек, утративший лицо, возможность говорить, возможность писать. Он несколько раз побывал на краю смерти. Все врачи говорили, что ему не выжить, но он вернулся с того света! Первый раз случился, кстати, ещё до армии, когда Этеридж был подростком. В «Чатто» его уговаривали раскрыть хотя бы часть биографии, это вызвало бы огромный интерес публики, особенно когда вышел третий сборник, где были в том числе рассказы про войну и предвоенные годы. Тогда у Этериджа уже была кое-какая известность, и такие подробности могли бы подогреть интерес. Но он отказался. Сказал, что не станет эксплуатировать эту тему. Он хотел, чтобы его читали ради самих историй, а не из болезненного любопытства к чужому несчастью и чужим увечьям. Это было для него делом принципа. – Ментон-Уайт вздохнул. – Я это всё рассказал, чтобы вы поняли, почему книг с его подписями так мало. Есть люди, которые охотятся за автографами даже мало-мальски известных писателей, но у них не было ни малейшего шанса получить подпись капитана Этериджа. Встретить его где-либо было невозможно, связаться иным образом – тоже. Издательство даже не пересылало ему письма читателей: после печати книга переставала его интересовать. Кстати, история с ранением и затворничеством позднее выплыла наружу, но уже после его смерти. Его жена… Она, оказывается, тоже считала, что Этеридж зря всё это скрывал. Она хотела, чтобы мир узнал о нём. Так что она открыла что-то вроде маленького музея в доме. Но это всё произошло лет через семь или восемь после выхода последней его книги. Пообсуждали, но сенсации не произошло. Даже допечатывать ничего не стали.

– У Этериджа есть музей? – на всякий случай переспросила Айрис. – Вы сказали, он жил неподалёку от Шиптона. Это тот Шиптон, который Шиптон-андер-Уайчвуд? Я проезжала эту станцию сегодня.

– Да, этот самый… На линии Котсволд.

– А вы там были?

– Я? Нет, никогда. Я даже в доме Китса не был, не то что… То есть Этеридж – достойный автор, но я увлечён им не до такой степени, чтобы поехать в его музей. Не думаю, что его жизнь в том доме была хоть сколько-то увлекательна, принимая во внимание кресло-каталку и прочее. В общем,