Читать книгу - "Последняя инстанция - Владимир Анатольевич Добровольский"

Я почему запомнила: он мне рубль остался должен. Вы меня знаете, Алексей Алексеевич, у меня на Конюшенной для постоянных посетителей всегда был кредит, я не то что рубли доверяла, но и более крупные суммы, и за рубль здоровье терять не собираюсь. Я про этот рубль и забыла, а вы вот напомнили. Он, когда выпил, полез в карман рассчитаться — нету. Двадцать копеек сразу вытащил, а рубля-то не оказалось. Видно, порядочный мужчина — смутился. Вы, говорит, извините покорнейше, я сейчас занесу. Ну пожалуйста, говорю. Он и пошел. Так до сей поры и заносит.

— Имею поручение, — высыпал Бурлака серебро па столик. — Приплюсуйте буженинку и пиво.

Тетя Нюся притворилась оскорбленной — да боже мой, неужели станем мелочиться! — но то, что причиталось ей, подставив ладонь, сгребла.

Во избежание излишних расспросов Бурлака сразу же встал, поблагодарил за содействие и прямиком, через ресторан, направился к выходу.

Можно сказать, пофартило. Ну, а практически? Для доклада начальству — сгодится. И Кручинину — для протокола. А практически — рублик с мелочью, невелика прибыль: был гражданин в ресторане вокзальном, выпил у буфетной стойки, задолжал тете Нюсе, опознала его по фото. А кто он и что он — как было во тьме кромешной, так и осталось.

Домой Бурлака не поехал — поехал в управление.

10

С универмагом покончено, на очереди — квартирные кражи. Тоже сроки подпирают, нет уверенности, что уложусь. Приступал — были узкие рамки, а потом стали раздвигаться. Схема эпизодов занимает целый ватманский лист.

Кстати, где он? Свернут был в трубочку, лежал на сейфе сверху — исчез. У меня теперь ералаш, ничего, что нужно, не найдешь. Просто удивительно, как это Аля буквально в считанные дни успела все перевернуть вверх дном. Ей зачем-то понадобились старые папки наблюдательного производства — понаносила их из канцелярии, они теперь навалом на полу, на подоконнике. Я в такой обстановке работать не привык.

Когда это успела она сойтись на короткую ногу с нашими сотрудниками? Бегает по коридору, подряд раскрывает двери:

— Товарищи! Включайте радио! Райкин!

Это какая-то запись — давняя, передача для домашних хозяек. Мы, между прочим, на службе. Райкина будем слушать в свободное от работы время.

Прикрываю дверь, выключаю репродуктор; ко мне — женщина, буфетчица из вокзального ресторана — по вызову. Та, которую раскопал Бурлака.

Остроносая, крашенная под блондинку, с лицом, выражающим беспредельную готовность произвести на следственный персонал самое благоприятное впечатление. Я таких свидетелей не терплю: противно потакать им, но приходится.

Кладу перед собой бланк протокола, пишу вступительную часть.

Анастасия Филипповна усиленно нажимает на прежние свои заслуги перед милым и обходительным Алексеем Алексеевичем. О Бурлаке? Это к делу не относится. Однако же приветливо киваю ей, показывая, что тронут ее чуткой натурой.

Когда переходим к делу, у нее появляются первые признаки нервозности: торопится, ерзает на стуле, без надобности поправляет прическу.

Меня это не должно ввести в заблуждение: каждый второй, кого мы вызываем, почему то теряется, если даже стопроцентно безгрешен и настроился говорить только правду. Процедура, видимо, взвинчивает, специфика нашего учреждения. Я всегда стараюсь отделить эту нервозную шелуху от истинных проявлений душевного состояния, которое зачастую служит ключом к психологической разгадке.

Она рассказывает, я записываю. Кое-что необходимо уточнить, — об этом я подумал, разумеется, заранее. Пункт первый: насколько пьян был потерпевший, когда подошел к буфетной стойке?

Теперь понятно, почему волнуется свидетельница, но мне нужно успокоить ее во что бы то ни стало. Я сплоховал: пункт этот, первый, разумнее было бы оставить напоследок, а прежде коснуться более существенного и не затрагивающего ее профессиональной ответственности.

— Налила ему законно, — торопится она. — Как стеклышко был, ни в одном глазу.

Бурлаке говорилось другое.

А мне ловить ее не нужно, мне нужно убедить ее в своей лояльности.

— Как человек, — убеждаю, — мог бы вас осудить за то, что отпускаете водку людям, которые уже на взводе. — Она оскорбленно закатывает глаза. — Но как юрист, — продолжаю, — претензий к вам иметь не могу. Недоказуемо. Поэтому положитесь на мое слово: дальше протокола ваше свидетельство в этой части никуда не пойдет.

Она опять закатывает глаза:

— Какой же вы, ей-богу… Шоферам и тем трубочку суют. Не виду доверяют и не запаху, а химии. Я же, ей-богу, не химик. — Мнется. — Ну, выпивши был. Казните либо милуйте.

Записываю.

Пункт второй: куда пошел из буфета? Обратно на перрон? Или в вокзал через ресторан?

Свидетельница успокаивается.

— Через ресторан, уже говорила… — Опять хочет понравиться мне, но я терплю. — Прямо туда, к дверям, одетый. — Сама делает вывод — Значит, не к поезду.

Значит, не к поезду, это ясно, но не ясно: с поезда ли? Если да, то почему без вещей? Бывает, конечно, что приезжают налегке, — взять к примеру сочинителя джазовой музыки, любителя путешествий под градусом. Тот, кажется, странствовал в одиночку, а этот? Возможно, был компаньон, который остался в зале с вещами? Свидетельница моя, разумеется, по этому поводу сказать ничего не может.

А я могу относиться к ее показаниям с полным доверием — взял уже верх над ней, беседа вошла в нормальное русло. Меня не устраивает, когда отвечают на мои вопросы принужденно, с опаской. Свидетель должен мыслить — он участник следственного процесса. Он должен быть увлечен этим, как и я; взаимная заинтересованность! — вот чего пытаюсь добиться. Глядишь, и всплывут у нее в памяти какие-нибудь ценные для меня подробности.

Рассуждаю вслух:

— Возможны два варианта: приезжий или местный. Если приезжий, то где собирался раздобыть тот рубль, которого у него не оказалось? И собирался ли? А может, охотник угоститься нашармака?

— Ну нет, — качает головой Анастасия Филипповна. — Таких охотников за версту вижу. Такой и двугривенного не выложит, а тот выложил и за рублем полез. Порядочный, вне всяких. Правдоподобно полез и долго шарил. Я ему уже и доверила, а он опять — по карманам.

— Говорил что-нибудь? — спрашиваю. — Или молча?

Вспоминает.

— Да так, бормотал. Обычное. То, что в таких случаях бормочут. Извинялся покорнейше. Куда, мол, деньги девались, не могу сообразить.

— Деньги или рубль?

— Не о деньгах говорил, — вспоминает. — О бумажнике.

А это уже кое-что, если действительно было так. Бумажник — не только деньги. Это еще и документы. Бумажник мог быть утерян или же вытащили, но на что тогда надеялся его владелец?

— Понимаете, Анастасия Филипповна, в этом вся соль… — Встаю из-за стола, присаживаюсь к ней поближе. — За рублем пошел? Одолжить? Приезжему — не у кого. Или за бумажником?

— Должно быть, за бумажником, — отвечает