Читать книгу - "Гром над пионерским лагерем - Валерий Георгиевич Шарапов"

свистел, кто вопил, кто ревел. По аллее неслись Светка с Настей. Колька рванул наперерез, четко, поперек корпуса, перехватил чокнутую малявку, потащил обратно в корпус, а она орала и брыкалась холодными пятками.

Колька приволок ее в палату, швырнул на койку, тряхнул так, что веснушки застучали, рявкнул:

— А ну цыц!

Та немедленно замолчала и застыла с раззявленным ртом, точно из него вывалилась горячая картофелина.

— Одевайся! Пойдем к мамаше, она вычешет.

Девчонка, икая и всхлипывая, собирала и натягивала чулки, искала платье. И тут завозились в углу, заскрипев койкой.

— Доброе утро, Коля, — вежливо поприветствовала Соня, свежая, выспавшаяся, удивленная. — А что тут вообще делается?

Колька, испытывая бешенство, вылупился на нее. Розовые щечки. Ясные глазки. Ни следа от бессонной ночи. Чистейшие тапочки у кровати.

«Ну зараза. Ну сильна», — только и мелькнуло в голове у Пожарского.

Настя, успокаивая, повела Шелпакову к фабрике, Светка принялась отлавливать и отправлять умываться-одеваться хохочущий и бесчинствующий коллектив, а на крыльце стояла, высокомерно-удивленно глядя на происходящее, Соня. Полностью одетая, на плече — полотенце, в руках — мыльница и зубная щетка. Чинно ждала, пока прекратится безобразие и можно будет спокойно, организованно, культурно отдыхать дальше.

Колька, поймав взгляд Ольги, чуть заметно кивнул в сторону девчонки, покачал головой: я говорил, мол. Ольга оскалилась и даже зубами клацнула. Пожарский, пожав плечами, отправился спать. Ну их.

Мать Шелпаковой, браковщица ОТК, обнаружив в кармане фартука дочки горсть репейников, сначала выдала ей раза по заднице, а потом решила, что проще остричь некондиционную дочь под горшок. В таком виде та и вернулась в лагерь через пару часов, потому что матери по-прежнему было некогда.

А день занимался чудесный! Было жарко-жарко, солнце припекало так, что хотелось отправиться к речке. Дети ныли, что им это и обещали, как будет тепло, но Ольга решила: не надо пока. Она, признаться, трусила и не решалась. Слова Кольки огненными письменами так и прыгали перед глазами. Было не по себе.

— Будем играть в мячик, — с фальшивым воодушевлением пригласила Светка, — умеете в «съедобное — несъедобное»?

Все выстроились в кружок, кроме Сони, которая сидела чуть поодаль, сложив на коленях ручки.

— А ты что, Палкина? — спросил Женек.

— Я, Женя, не могу, — вежливо ответила она, — я вчера о мячик пальцы ушибла.

Никто особо не переживал. Куцая Шелпакова, уже оправившись от своей беды, принялась организовывать игру, терпеливо объясняя непонятливым правила. Мяч летал из рук в руки.

— Картошка — съедобная!

— Фонарик — несъедобный!

— Ботинок — несъедобный!

— …а если его сварить?

— Иди ты!

Постепенно вошли во вкус, ловя «съедобное», причмокивали, облизывались, потирали животы. Ольга чуть расслабилась — скоро обед, как раз аппетит нагуляют.

Солнце припекало. Потные ладошки, отскоки, прыжки, броски, удары об землю — обшарпанная кирпично-красная кожа мячика все нагревалась. И вот Волька, мастерски закрутив, подал Шелпаковой целый «арбуз». Та ловко приняла, причмокнув, подкинула в воздух, поймала. И в тот момент, когда она чуть сильнее сжала его в руках, он вдруг вздулся и брызнул. Прям в лицо попало что-то желтое, противное, с вонью, которая резала глаза. По поляне пополз такой поганый запах! Шелпакова разжала руки, замахала ими, мяч плюхнулся ей под ноги, покатился, и все шарахнулись от него, как от бомбы.

Светка палочкой его потыкала, из-под кожуры мяча выступила какая-то гадость. А Шелпакова все трясла руками, вытирала их о траву.

— Пойди и как следует вымойся, — стараясь говорить спокойно, предписала Ольга.

Шелпакова побежала к ближайшему рукомойнику.

— Протух мяч, — констатировал Женек, — а вчера еще был вполне годный. Кто его убирал вчера?

— Он у меня был, — пропищала Сима, — но я мячик просто положила к игрушкам.

— А до этого?

— Ну я не знаю, валялся себе повсюду.

Вроде уже надо было идти обедать, но так густо пахло тухлым яйцом или чем-то, что нельзя нюхать дважды, что аппетита не было никакого.

Ольга, скрипя зубами, все ломала и ломала палку до тех пор, пока в руках не остался кусок не больше спички, Светка робко проговорила:

— Но Соня никуда не уходила.

Ольга свирепо спросила:

— Я что, что-то сказала?!

— Нет, но…

И тут снова в утомленном воздухе пронесся вопль и визг. И вновь показалась Шелпакова, крича, утираясь кулаками, и Светка, не сдержавшись, внезапно выдала такую грязную ругань, что Настя ужаснулась:

— Света!

Маша шла, ревя во всю глотку, и вся физиономия и руки у нее были в сине-зеленых, пакостных разводах.

— Керосин есть, — заметила Иванова. — Нужно слить с лампы.

Оля мрачно возразила:

— Еще и кожу сожжет, будет вся красная плюс желтые пятна.

— Если мылом? Щелочное есть, хозяйственное.

— Будет красная морда и синие фингалы, — со знанием дела заявил Букин, — как у батьки после получки.

И Соня с сочувствием предложила:

— Хлорочкой можно.

И так велико было отчаянье Ольги, что она спросила с надеждой:

— Что, поможет?

— Поможет, — заверила Сонька, — только фиолетовый цвет станет белым.

Отмывали ее, отмывали — и все равно так себе получилось. Пришлось надвинуть панамку и вести на обед в таком виде. Света вполголоса, но упрямо повторяла, что Сонька всегда была на виду, и Ольга слышала, как ребята шептались: «Годная вода была», «И я умывался, мыл руки», «И я, не было ничего». И гласу народа сочувственно вторила проклятая Сонька:

— Бывают такие несчастливые совпадения. Редко, но бывают.

Шелпакову отправили в деревню до конца каникул, а что устроила мама Ольге за закрытыми дверями — никто не знал. Гладкова вышла оттуда с трясущимися губами, втянутыми щеками, прямая, как швабра, и бледная, как та самая «хлорочка». Не заходя в лагерь, она промаршировала на Красную сосну — практически тем же манером, как и ее мама не так давно.

Глава 18

После бессонной ночи хотелось только одного: завести глаза и забыться до вечера. Но то ли нервы расшалились, то ли сердце, посаженное в лагере, принялось халтурно перегонять кровь — Андрею не спалось. Он лежал на диване, глядя в потолок, и каждый шорох за стеной отдавался в распухших мозгах.

Мерзавка Наталья отослала Соньку в какую-то богадельню для плебеев, причем с таким невинным выражением лица, с такими глазками милыми: «Андрей Николаевич, дорогой, столько работы, хлопот! Ребенок прям как беспризорный. А там и присмотр, и хорошее питание, свежий воздух, сколько угодно молока…»

И главное, так быстро она это провернула, что не успел даже с Сонькой переговорить, — просто приказала собираться и отвела за руку. А дочь отправилась, недооценил Андрей влияния мамы, очень, очень оно еще сильно.

Впрочем, он успел с таинственным видом взять у Сони обещание быть умницей и слушаться.