Читать книгу - "Что я думаю о женщинах - Дэвид Боукер"

Положив скрипку со смычком на кровать, я прижал Нат к себе. Она буквально выла от горя, а наш ребенок пинался и переворачивался у нее в животе.

Малькольм страшно ревновал.

К первому за восемь месяцев заседанию клуба новостей у меня было хоть отбавляй. Я переспал с моделью из порножурнала, потерял жену, свояченица вот-вот родит мне ребенка… А у Малькольма все по-старому:

— Прошедшие месяцы были для меня очень трудными: я расхожусь с подругой, и разрыв получается тяжелым и мучительным. Совершенно искренне считаю, что наш клуб спас мне жизнь. Я нисколько не преувеличиваю! Спасибо вам огромное! Спасибо за любовь и поддержку.

На этот раз в ответ его никто не поблагодарил.

— Скажи, Мал, ты все с той же подругой расходишься, что в прошлом и позапрошлом году, или с новой?

Коротышка побелел как полотно, хотя обычно был розово-коричневым. В тот воскресный день Натали уехала на студию звукозаписи в Дисбери, решив немного подзаработать.

— Ты о чем? — спросил Малькольм.

— Как можно целых два года расставаться с одной и той же женщиной? — хищно улыбнулся Чарльз. — Наверное, вы уже расстались? Не лучше ли прошедшее время употребить?

— Точно, — кивнул Гордон. — Я думал, твоя девушка уже живет с кем-то другим!

— Они почти не общаются, — рявкнул Малькольм. — Просто женаты.

— Тогда как же ты до сих пор с ней расходишься, педрила идиотский? — засмеялся Чарльз.

Малькольм закусил верхнюю губу.

— Похоже, процесс непрерывный! — заржал Чарльз.

— Нет, нет, тут Малькольм прав, — бросился защищать товарища Воан. — Кто-нибудь из вас читал книгу “Любите и будьте любимы”? Нет? Ее написал удивительный человек по имени Сэмми Кумкват.

Мы разом поскучнели: если у Сэмми Кумквата и есть что-то удивительное, так это удивительное имя.

— Сэмми родился одноногим и сбежал из дома, когда ему исполнилось шесть… — как ни в чем не бывало продолжал Воан.

— Разве не точнее сказать “ускакал из дома”? — перебил Чарльз.

— Заткнись и слушай, может, что-нибудь полезное узнаешь! Так вот, он убежал из дома в цирк и стал акробатом. А в тринадцать лет Сэмми ослеп: с каната упал.

— Как же он слепой ходил по канату? — удивился Чарльз.

— До падения Сэмми мог видеть, — процедил сквозь зубы Воан. — Именно из-за него он и ослеп.

— Минуточку, — проговорил я. — У Сэмми же была только одна нога. Как же он ходил по канату?

— Вот! — Воан многозначительно поднял указательный палец. — Тут и проявляется одно из удивительных качеств Кумквата: ох ходил по канату на руках!

— Что же тут удивительного? — с презрением фыркнул Чарльз. — Делал бы это как следует — не упал бы.

— Ну, Чарльз, ты-то точно по канату ни на руках, ни на ногах ходить не можешь!

— Нет, — признал тот, — сразу упаду!

Гордон вздохнул: любовь Воана к бесконечным лирическим отступлениям начинала действовать на нервы.

— Слушай, если в твоей истории есть какой-то смысл, переходи-ка сразу к нему!

— Ла-адно, — с явной обидой протянул Воан. — Одной из основных тем “Люби и будь любим” является то, что у отношений нет начала и конца. Даже если твой любимый человек умер или вы с ним не виделись двадцать лет, можно сказать, что роман продолжается.

— Ерунда! — фыркнул Чарльз.

— И еще кое-что, — неожиданно добавил Воан. — Чарльз, по-моему, никому не нравится, что ты называешь Малькольма “идиотским педрилой”.

— Мне нравится, — сказал Чарльз.

— И мне, — поддакнул Гордон, и они с Чарльзом заржали.

— Все понятно, — горестно вздохнул коротышка, — снова начинается игра “достань Малькольма”. Смех усилился.

— Нет! — голосом праведника воскликнул я. — Воан прав: если мы скатимся до мелких оскорблений, клуб можно вообще закрыть.

Малькольм поблагодарил, не подозревая, что мое вмешательство вызвано эгоистичными интересами. Если издевательства не прекратятся, Малькольм расплачется, если расплачется, придется окружить его стеной любви, а я уже говорил, что у коротышки проблемы с гигиеной.

Чарльз достал сигарету и замер, будто не зная, закурить ее или воткнуть Воану в задницу.

— В этом доме не курят, — напомнил я.

— Ладно-ладно, извини, — заторопился Чарльз и сунул сигарету обратно в пачку.

— По-моему, Малькольм хочет что-то сказать, — объявил Воан.

Коротышка кивнул.

— Хочу сказать, что очень напуган. Да, кажется, “напуган” — самое подходящее слово. Вы все настроены против меня. Все, кроме Воана и Гая.

Чарльз и Гордон изо всех сил старались не смеяться.

— Кто-нибудь желает высказаться?

— Да, — поднял руку Гордон. — Я желаю!

Гостиную накрыла мертвая тишина. Мы любили этого парня и завидовали его большому члену, хотя, по сути, он был и оставался ленивым ублюдком. Чаще всего у него не хватало сил даже задницу почесать, не то что беседу завести! Поэтому члены клуба, затаив дыхание, ждали, что он скажет. (Ну, “ждали, затаив дыхание”, наверное, сказано слишком сильно; “испытывали некоторое любопытство” — лучше так выразиться.)

— Малькольм, боюсь, я был с тобой недостаточно терпелив, — заявил Гордон.

— Спасибо за добрые слова, — совершенно неблагодарным тоном отозвался коротышка.

— А вот ты, Воан, и ты, Чарльз, очень меня разочаровали. У Гая произошла трагедия, самая настоящая трагедия!

Все собравшиеся понуро опустили головы, признавая ужасную правду сказанного.

— Его жизнь летит под откос, а как ведем себя мы? Также, как всегда! Малькольм хнычет. Извини, Мал, но это правда: ты действительно хнычешь. Воан бахвалится жуткими книгами, которые он читал, а Чарльз отмачивает ужасные шутки.

— Мои шутки вовсе не ужасные, — начал спорить Чарльз. — Пять минут назад ты сам над ними угорал.

— Да, — печально молвил Гордон, — и это не делает мне чести.

— Давайте не будем ходить вокруг да около, — предложил Воан. — Думаешь, нам следует поговорить о Гае?

— Именно, — кивнул Гордон, — ему нужна наша поддержка.

— Та-ак, — глядя на Чарльза, протянул Воан.

— Что “та-ак”? — невинно захлопал глазами Чарльз.

— Ничего. Просто жду, когда ты отмочишь очередную грубость, — пояснил Воан.

— Засранец вонючий! — улыбаясь, выдал Чарльз. — Как, достаточно грубо? А если серьезно, то я согласен с Boaном: нужно помочь Гаю.

— Получается, мы все согласны, — просиял Воан. — Ну, Гай, выкладывай, что у тебя на душе.

Нерешительно, то и дело запинаясь, я рассказал, что считаю себя убийцей Джины. Я, я погубил ее своим предательством. Я мерзкая, отвратительная личность.