Читать книгу - "Севильский слепец - Роберт Уилсон"

дом Хавьера Фалькона, улица Байлен, Севилья

Хавьер Фалькон сидел в кабинете большого особняка восемнадцатого века, унаследованного им от отца. Эта цокольная комната выходила в галерею внутреннего дворика, в центре которого был фонтан, увенчанный бронзовой фигуркой мальчика, стоящего в изящном арабеске с вазой на плече. Когда фонтан бил, вода выливалась из вазы. Фалькон включал его только летом, чтобы журчание воды создавало иллюзию прохлады.

Он был один в доме. Экономка Энкарнасьон, служившая еще у его отца, уходила домой в семь вечера, и это означало, что он никогда ее не видел. Единственным свидетельством ее присутствия бывали редкие записки и ее гадкая привычка перекладывать вещи с места на место. Цветочные горшки кочевали из угла в угол дворика, мелкие предметы мебели исчезали из одних комнат, чтобы снова обнаружиться в других, статуэтки Девы Марии из Росио вдруг появлялись в прежде пустых нишах. Его жена, его бывшая жена тоже обожала перемены.

— В этой комнате можно устроить тебе бильярдную, — говаривала она. — Там можно положить твою сигарницу.

— Но я не курю.

— Мне кажется, она смотрелась бы очень мило.

— И я не играю в бильярд.

— А ты попробуй.

Эти дурацкие диалоги всплывали в памяти Фалькона, склонившегося над письменным столом с лупой. Но не с той нелепой штуковиной времен Шерлока Холмса, которую жена подарила ему на день рожденья и которая совершенно не подходила инспектору отдела по расследованию убийств. Его лупа была вставлена в рамку из плексигласа, фокусировавшую свет на рассматриваемом предмете.

Он изучал снимки, взятые из стола Рауля Хименеса. Тут же стояла обрамленная в паспарту фотография его матери с ним, тогда совсем крохой, на руках и с его семилетним братом Пако и пятилетней сестрой Мануэлей по бокам. На паспарту опирались еще две фотографии. На одной опять была запечатлена его мать, сидевшая на пляже с взлохмаченными ветром волосами, в купальном костюме и с купальной шапочкой, усыпанной резиновыми цветами с белыми лепестками. Этот любительский снимок она предпочитала всем другим. На обратной стороне значилось: Танжер, июнь 1952 года. Глядя на нее такую, двадцатипятилетнюю, полную сил, невозможно было поверить, что ей оставалось жить всего девять лет.

Со второй фотографии на него смотрел отец — черные, зачесанные назад волосы, маленькие тонкие усики, нос, слишком крупный для его молодого лица, чувственный рот и глаза. Даже на черно-белом снимке глаза были удивительные. Казалось, они различали мельчайшие детали самых отдаленных предметов и каждый попадавший в них луч света мерцал в зеленых, с янтарной обводкой зрачка, радужках. Когда он был уже восьмидесятилетним, перенесшим инфаркт стариком, эти зеленые глаза еще не утратили способности удерживать в себе свет. Именно такие глаза полагалось иметь художнику его масштаба — зоркие, пронзительные, таинственные. Отец был снят в белом смокинге с черным галстуком-бабочкой. На обороте стояла надпись: Новогодняя ночь, Танжер, 1953 год.

Фалькон тщательно обследовал фотографии Хименеса, негодуя на плохое качество снимков. И спрашивал себя, какого черта ему нужно. Он всегда имел обыкновение «рыть по периферии», но в данном случае это было глупо. Никакой связи с делом. Что изменится, если он найдет здесь кого-то из родителей? Мало ли кто находился в Танжере в одно время с Раулем и Гумерсиндой Хименес? Там было сорок тысяч испанцев. Чем больше он выдвигал доводов против своих ничем не продиктованных изысканий, тем больше увлекался ими, и тут ему вдруг пришло в голову, что он, видно, стареет.

Фалькон без особого интереса перебирал снимки яхты — Рауль Хименес просто «щелкал» свою новую игрушку, — пока не наткнулся на общий вид гавани, забитой прогулочными судами, на палубах которых толпились люди. На переднем плане красовались Хименес, его жена и дети. Они выглядели счастливыми. Жена с двумя хихикающими малышами на коленях махала рукой. Фалькон сместил лупу вверх и медленно повел вдоль ряда яхт, выстроившихся позади Раулевой. Вдруг он остановился и подвинул лупу назад, к зацепившей его взгляд паре, но решил — нет, не похоже. Потом опять прошелся по всему ряду, а когда вернулся к паре, то понял, почему поначалу отмахнулся от мысли о сходстве. У поручня яхты, превосходившей габаритами ту, что принадлежала Хименесу, стоял его отец. Он обнимал женщину, лицо которой плохо просматривалось, но волосы у нее были светлые. Они целовались. Это был краткий интимный момент, случайно схваченный фотографом Хименеса. Фалькон перевернул фото и прочел надпись на обороте: Танжер, август 1958 года. Пилар, его мать, тогда еще не умерла. Он пригляделся к блондинке и был потрясен, узнав в ней Мерседес, вторую жену отца. Он почувствовал дурноту и оттолкнул лупу. С силой прижал ладони к глазам. Вот что происходит, когда «роешь по периферии»… открываются неожиданные факты. Потому он этим и занимался.

Раздался телефонный звонок — его сестра звонила по мобильному телефону из битком набитого бара.

— Я знала, что найду тебя дома, раз ты не на работе! — крикнула в трубку Мануэла. — Чем занимаешься, братишка?

— Просматриваю старые фотографии.

— Да ну, дедуля! Надо же чуть-чуть и пожить. В ближайшие полчаса мы будем тут, в «Шатре», топай сюда, выпьешь с нами пивка. А потом мы собираемся поужинать в «Каире». Можешь приковылять и туда, если захватишь палочку.

— Пива я с вами, пожалуй, выпью.

— Молодец, братишка. И еще одна вещь. Одно очень важное условие…

— Да, Мануэла?

— Тебе запрещается произносить имя «Инес». Договорились?

Она повесила трубку. Он покачал головой над умолкнувшим телефоном. Сестричка в своем репертуаре. Он надел куртку, поправил галстук, проверил содержимое карманов и нашел адрес и телефонный номер сына Рауля Хименеса. Завтра Страстная пятница. Выходной. Он наудачу набрал номер. Хосе Мануэль Хименес снял трубку. Фалькон представился и выразил ему свои соболезнования.

— Мне уже сообщили, — ответил он, готовый повесить трубку.

— Мне хотелось бы побеседовать с вами о…

— Я не могу говорить с вами сейчас.

— А что, если нам встретиться завтра… совсем ненадолго? Мне необходимо уточнить одну деталь.

— Я, правда, не понимаю…

— Я, конечно, приехал бы в Мадрид.

— Мне нечего сказать. Я много лет не видел отца.

— В том-то и дело, что меня не интересует настоящее.

— Я действительно ничем не могу помочь.

— Подумайте на сон грядущий. А я позвоню вам еще раз утром. У вас это много времени не отнимет, а следствию вы окажете огромную услугу.

Хименес что-то промямлил и повесил трубку. Никак не скажешь, что парень — юрист, слишком уж нерешительный и неуверенный, подумал Фалькон. Он погасил лампу и вышел во дворик. Вдохнул прохладный ночной воздух и слегка вибрирующую тишину, так как в этот темный колодец в центре большого дома долетал лишь едва уловимый отголосок кипящей за его стенами жизни. Потом потянулся, широко раскинув руки, и вдруг заметил в аркаде над двориком то, что Элоиса Гомес назвала бы «движущимися тенями». Фалькон рванул вверх по лестнице, роясь на ходу в кармане в поисках ключа, чтобы отпереть кованую железную дверь в навесную галерею. В несколько прыжков он оказался у следующей двери из кованого железа, отделявшей часть галереи, куда выходила старая мастерская его отца. Там никого не было. Фалькон вернулся к арке, где ему померещилось движение, и посмотрел вниз на дворик. Вода в фонтане напоминала глянцевый черный зрачок, смотрящий в небо. Это просто усталость, решил он, и крепко зажмурился.