Читать книгу - "Пятница, тринадцатое - Марина Серова"

— Понятно, — кивнула я. — Значит, ваш старый знакомый?

— Вот-вот, — снова высморкалась Милена. — Когда въехал, я так обрадовалась, так обрадовалась! Яблочек ему носила. Хотелось бы что побогаче, да зарплаты сейчас сами знаете какие…

«При чем тут зарплаты?» — машинально подумала я, глядя на стриженого Сему, который обсасывал ломтик лимона возле стойки бара.

— И что вы думаете? — всплеснула руками Милена. — Узнал меня Алексей Данилыч, вспомнил. Посидели мы с ним, чайку попили. Он ведь мемуары сюда писать приехал. Большой, надо сказать, человек был!

Завтрак прошел в молчании — всем казалось неуместным шуметь в такой ситуации, и присутствующие то и дело посматривали на дверь номера, за которой еще вчера раздавался стук пишущей машинки. Впрочем, к обеду все вошло в привычную колею.

Разве что Антонина Платоновна Меньшикова выглядела чересчур уж огорченной. Но ее подавленное состояние носило какой-то иной оттенок, я бы даже сказала — деловой. Так бывает огорчен предприниматель, когда вдруг по форс-мажорным обстоятельствам срывается крупная сделка, которая сулила громадный куш.

После прогулки перед обедом я вернулась к себе в номер и…

И застала там незнакомого человека. Мужчина лет тридцати стоял спиной к окну, опираясь на подоконник и скрестив руки на груди.

— А вот и вы, Евгения Максимовна, — поприветствовал он меня. — Разрешите представиться — Михайленко Юрий Григорьевич…

* * *

То, что рассказал мне Михайленко, не укладывалось в рамки нормального сознания.

Оказывается, профессор умер не совсем обычной смертью пожилого человека.

Алексей Данилович Шмаков действительно был крупной шишкой — старым работником органов, который с середины пятидесятых перешел на работу в суд, а в последние годы перед пенсией преподавал в областном юридическом институте.

«Выходит, его знала тетушка Мила, — мигом сообразила я. — Ведь она проработала там всю жизнь и должна иметь кое-какую информацию об одном из своих коллег. Надо срочно ей позвонить!»

— Сами понимаете, что смерть подобного человека, даже при, казалось бы, естественных обстоятельствах, требует более углубленного расследования, — неторопливо говорил мне Михайленко.

И это расследование кое-что показало. Михайленко поведал мне такие подробности, что я невольно вздрогнула, представив себе эту картину.

Профессор Алексей Данилович Шмаков действительно скончался в результате сердечного приступа. Но, похоже, кто-то всерьез постарался помочь персональному пенсионеру отправиться в мир иной.

Возле рта и на щеках покойного были обнаружены следы скотча, эта же субстанция находилась на рукавах пижамы и на ручках кресла, в котором Шмаков был найден мертвым — кто-то примотал его скотчем к подлокотникам, а потом залепил ему рот липкой лентой.

— Шмаков очень плохо чувствовал себя накануне, — рассказала я Михайленко. — Он то и дело хватался за сердце и принимал нитроглицерин.

Думаю, злонамеренный субъект, который так обошелся со стариком, не встретил со стороны беспомощного человека серьезного сопротивления.

Что же произошло впоследствии — оставалось только догадываться. Воображение, разумеется, подсказывало самые дикие и отвратительные варианты, но ничего определенного сказать было нельзя.

Впрочем, была еще одна деталь. На полу комнаты Шмакова рядом с креслом был обнаружен сигаретный пепел, хотя сам профессор уже несколько лет не курил, как разъяснил мне Михайленко.

— Но к нему заходили многие обитатели корпуса, — возразила я. — Некоторые из них — курящие и вполне могли обронить пепел.

— Исключено, — вздохнул Михайленко. — У вас в номерах убираются трижды в день. Уборка была и во время ужина. А перед тем как все легли спать, к профессору никто не заходил.

— То есть преступление произошло именно ночью? — спросила я.

— Совершенно верно, — подтвердил Михайленко. — И, как это ни печально, подозреваются именно постояльцы первого корпуса — ведь здание на ночь закрывается и после десяти сюда нельзя войти, предварительно не перебудив всех отдыхающих звонком снаружи.

— Никто не звонил, — согласилась я с ним. — Выходит, что Шмакова убил кто-то из нас…

* * *

Когда я рассталась с Михайленко, согласившись на его предложение провести негласное расследование, то, не буду скрывать, я была несколько не в своей тарелке. И даже не потому, что находилась в одном здании с убийцей, который в настоящее время уверен, что все прошло тип-топ и можно дальше жить спокойно.

Итак, мне предстояло самостоятельное расследование. Раньше мне тоже приходилось выступать в роли сыщика, но тогда в моем распоряжении был приличный арсенал специальных средств: подслушивающие приборы, разнообразная пиротехника, оружие, какое только заблагорассудится, гардероб на любой случай жизни — могла одеться хоть бомжихой, хоть миллионершей. Наконец, время.

Здесь же я могла полагаться только на одно оружие — интеллект, умение правильно собирать и анализировать информацию.

Что ж, назвался груздем — полезай сам знаешь куда. Честно говоря, перед началом работы я испытывала приятное волнение — мне представлялась возможность проявить себя в новом качестве.

Еще один фактор казался мне важным в этой ситуации — мне следовало предельно активизировать свою память. Ведь я имела достаточно информации, чтобы ее обработать с учетом новых обстоятельств. Вернее, всего одного обстоятельства — убийства. Смерть профессора стала теперь главным событием, в свете которого мне предстояло пересмотреть все, что осело в моей памяти за время пребывания в пансионате.

Для начала я восстановила картину предшествовавших убийству дней. Это далось мне не так уж легко — ведь я не предполагала, что начнется такая заваруха, и многое пропускала мимо ушей.

Но даже и теперь, по крупицам вспоминая обрывки слов, взгляды и жесты моих соседей по корпусу, я поражалась — как, оказывается, много вокруг нас подозрительного!

Пока не произошло преступление, странности обитателей первого корпуса меня абсолютно не трогали. Зато теперь практически все казалось исполненным скрытого смысла — подчас зловещего.

* * *

За то время, что я предавалась воспоминаниям о пятнице-субботе-воскресенье, выуживая из памяти значимую информацию, за стеной у меня разгоралась ссора.

Супруги Погодины окончательно разругались. Что было причиной их стычки — подавленное состояние Веры или супружеская измена Артема, я не знала.

Крики становились все громче, упреки все яростнее, и наконец громко хлопнула дверь, и вниз по лестнице застрекотали шаги. Вдогонку им несся громкий плач оставшейся в номере Веры.

Артем Погодин не вернулся в корпус ни к обеду, ни к полднику.

Вера сначала мрачно бродила по зданию, потом несколько раз обошла весь санаторий, но мужа так и не отыскала. Тогда она зашла в номер Капустиных и оставалась там какое-то время.