Читать книгу - "Фальшивая убийца - Оксана Обухова"

Выступающие на глазах слезы промокали только скорбные старушки. «Такая молодая, жить бы да жить», – вздыхала бабушка, сказавшая мне вчера о пожаре. Старшеклассницы смотрели на закрытый гроб скорее с опаской, чем с сожалением: впечатлительной молодежи мерещился обгорелый труп под яркой крышкой. И кажется, не более того. Неправильные какие-то похороны были у Жанны Константиновны. Неискренние, как ее письмо.

(Или все это воображение? Подстегнутое знанием и кадрами из сюрреалистического фильма…)

Сквозь плотную, сбитую морозом толпу я подошла к группке родственников, выбрала задумчиво-печального мужчину и, протянув конверт, сказала:

– Примите соболезнования. Меня прислала Ирина Владимировна Вяземская. Она, к сожалению, сама приехать не смогла…

– Да, да, – рассеянно кивнул мужчина, как я узнала позже, двоюродный брат Жанны Константиновны. – Спасибо. – Он несколько оживился. – А как там Ирочка… Ирина Владимировна поживает?

– Нормально, – помня о наставлениях Вяземской, лаконично ответила я. – Примите соболезнования.

Мужчина несколько смутился, неловко засунул конверт во внутренний карман пальто, довольно легкого для зимы, и, шмыгнув носом, произнес бессмысленное:

– А Ирочка, значит… приехать не смогла?..

– Простите, – улыбнулась я. – У Ирины Владимировны дела.

– Да, да, – пробормотал он и перевел взгляд на шофера Игоря, устанавливающего венок в ногах у гроба.

Я снова пробормотала «Примите соболезнования» и, пятясь спиной, вошла в толпу, курящуюся зимним паром. Обошла группку старшеклассников, скукожившихся под короткими куртками – парни явно не предполагали, что их куда-то погонят из теплой школы! – встала рядом с компанией судачащих соседок.

– Вот ведь как бывает, – вздыхала полная тетушка в зеленом драповом пальто с крошечным воротничком из палевой норки. – А ведь какая счастливая в последние дни ходила! Все, говорит, тетя Маша, съезжаю от вас! Из вашего клоповника, стало быть…

– Съехала, – язвительно буркнула женщина в вязаной шапке, напоминающей половинку арбуза. – На кладбище. – И добавила: – Клоповник ей наш, видишь ли…

– Анна Васильевна, – с укоризной оборвала ее моложавая пенсионерка в каракулевом «пирожке» поверх белоснежного платка «паутинки». – О мертвых либо хорошо, либо никак.

Арбузная Анна Васильевна фыркнула, как ломовая лошадь, отведавшая кнута объездчика, скосила глаза, но продолжать не стала.

А зря.

Я подошла вплотную к женщинам и тихо, стараясь не привлекать внимания толпы, стоящей к нам спинами, спросила:

– Простите, а разве Жанна Константиновна собиралась переезжать?

Каракулевая шапка пытливо посмотрела в глаза, и я тут же отрекомендовалась:

– Журналистка. Пишу о пожарах в зимнее время.

– И что? – недовольно вскинула брови дама.

– Жанна Константиновна жила в угловой квартире, – пустилась объяснять я. – Может быть, она была холодной, Жанна Константиновна мерзла и пользовалась электробытовым нагревателем? Тут можно написать о недостаточной работе ЖКХ, из-за которой гибнут люди…

– А-а-а, – уважительно-одобрительно кивнул каракулевый «пирожок». – Это правильно, это по делу…

– Да теплая у Жанки квартира была! – ткнула ее в плечо варежка, похожая на дольку арбуза. – Она даже форточки не закрывала! Духотища!

– Тогда почему Жанна Константиновна собиралась переезжать? Чем она была недовольна?

– Ой, – всплеснула варежками арбузная тетка. – Да врала она все! Откуда у нее деньги-то?!

– А вот и не врала! – вступилась за покойницу бабуля в драповом пальто. – Она мне сказала, что к ней уже покупатели на эту двушку ходили!

– Тогда, может быть, она просто хотела эту квартиру продать? – быстро вставила я.

– Продать, – кивнула бабушка, – а новую купить. В новостройке.

– Да откуда у нее деньги-то – на новостройку?! – горячилась Анна Васильевна. – Как Люся-то померла, она все ее вещи на барахолку снесла. Копейки сшибала!

– А ты ей все простить не можешь, что она их не тебе снесла, – язвительно добавил каракулевый «пирожок».

– Так – материно! – горестно воскликнула Анна Васильевна. – На – барахолку!

– Это ее дело, – сурово поджала губы кара кулевая дама и демонстративно сложила руки на животе.

Перепалка кумушек уже начала обращать на себя внимание, я сделала два шага в сторону и пристроилась за спинами старшеклассников. Высокий седовласый мужчина читал надгробную речь:

– …На благородном поприще оставила свой след…

– В моем дневнике она свой след оставила, – тихонько хмыкнул прыщавый подросток возле меня.

Неправильные похороны были у Жанны Константиновны. И только духовой оркестр, грянувший Шопена, выбил из впечатлительных особ натуральные слезы. Мороз, яркое солнце и Шопен. Но никак не милая, любимая учительница, отправившаяся в последний путь. Я полчаса стояла за спинами учеников и не услышала ни одного доброго слова.

Странно, правда?

Впрочем, нигилизм, свойственный молодости, не обряжает в достойные одежды недостойный предмет. Не лукавит. Как школьный директор, читающий монолог у гроба.

Неужели Жанна Константиновна была столь неприятной особой, что ни у соседей, ни у коллег, ни у учеников не набралось и пригоршни искренних слез?!

Когда подъехал катафалк и толпа несколько поредела, я выловила из общего гвалта имя Вяземской.

– Ты слышала, – говорила своей приятельнице-коллеге невысокая полненькая учительница в шубе из нутрии, – Жанна хвасталась, что снова начала перезваниваться с Ириной?

– Да ну? – удивилась собеседница. – Не слышала.

– Ты болела, – кивнула женщина. – А Жанна чуть ли не на каждой перемене в учительской Вяземскую поминала. «Ирина мне то сказала, се сказала…»

– И ты ей веришь? – прищурилась вторая.

– А почему бы нет? – пожала плечами дама в нутрии. – Венок-то ей привезли…

– Венок Ирина каждому из нас пришлет, – усмехнулась собеседница. – Она Жанку терпеть не могла.

– Но зачем ей врать? Нет, они перезванивались… Жанка что, ненормальная, такое выдумывать…

– Ты сама-то в это веришь? – склонилась к ее плечу вторая дама. – На пустом месте накрутить могла… Ой, пошли!

Дамы устремились к поданному автобусу, я – наперерез встречному движению – направилась к «мерседесу».

Не думаю, что мое присутствие на поминках обязательно. Тем более что Ирина Владимировна четко дала понять: никаких траурных речей от ее имени. А от себя мне сказать было нечего… И молча лакать водку под чужие воспоминания и выжидательные взгляды я тоже не хотела.

Обратная дорога, как всегда, показалась короче. Адепт ордена молчальников гнал рысака в сиреневые сумерки, с крыш огромных фургонов вихревыми потоками слетала снежная крупа, метель вылезала из сугробов и протягивала на шоссе мягкие округлые лапы. Думать не хотелось совершенно. Я казалась себе переполненным сосудом, боящимся малейшего сотрясения. События (и сплетни) утрамбовались плотно, превратились в невообразимую и несъедобную кашу. И каши этой было так много, что приступать к ее перевариванию я опасалась. Боялась зачерпнуть из полного сосуда неизвестной дряни, принюхаться – и тут же отравиться.