Читать книгу - "Катакомбы военного спуска - Ирина Лобусова"

– Там вас этот… Репортер спрашивает…

Петренко прикрыл золотые изделия газетой и хмыкнул:

– Ну тащи его сюда!

Через минуту в спальне убитой женщины появился Володя Сосновский.

– А шо так рано? – усмехнулся Петренко.

– Так шнурки завязывал! – бодро ответил Володя, давно научившись одесскому языку. – Дай, думаю, загляну на гембель, а то без меня за твои уши совсем отвянут, халамидник ты конченый!

Петренко рассмеялся. Он был рад видеть своего ушлого друга, который всегда первым узнавал о громких криминальных новостях.

– На самом деле я давно тут был, на улице стоял, – сказал Володя, входя в комнату и усаживаясь в старухино кресло, – ждал, когда труп увезут и тот хмырь из прокуратуры свалит. Знал, что при нем ты меня погонишь. Или как?

– Откуда узнал? – задал Петренко риторический вопрос.

– Обижаешь! – фыркнул Сосновский. – Сижу себе в редакции, никого не трогаю… Пишу очередной прикоцаный фельетон, шоб он был мине здоров… И тут вдруг шухер, наше вам здрасьте! Телефоны трезвонят, аж за ухами лопается! Грандиозный шухер в городе! Замочили старушку, у которой все большевики в городе своим отпрыскам кукол покупали! Геволт!

– Что ты сказал?! – аж задохнулся Петренко.

– То и сказал! С тем к тебе и пришел. Знаменитость была эта твоя старушка, – усмехнулся Володя. – Обслуживала всю партийную верхушку в городе, то есть в основном их жен и детей. А если серьезно, без шуток, то позвонил мой информатор из милиции. Ты же знаешь, у меня есть такой. И сказал, что замочили старушку-кукольницу, которая делает куклы большевикам. И что ты тоже туда поехал. А потом еще Лариса…

– Какая еще Лариса? – обреченно спросил Петренко, путаясь в лабиринтах ума Сосновского.

– Лариса – наша главный редактор. Я ей про звонок информатора рассказал. А она и говорит, что знала эту Проскурякову, тоже покупала у нее куклу для племянницы. И слышала ее историю. Мол, когда у старушки муж-чекист умер, осталась она совсем без средств существования. Пенсию мужа у нее отобрали, а своей не было, так как не работала никогда в жизни. Пошла она по друзьям мужа – мол, помогайте, с голоду помираю… Покупайте… Ну, и люди стали покупать. А чего нет? Куклы у нее были красивые и стоили не дорого. Твое начальство наверняка тоже куклы у нее своим ребятишкам покупало.

– Первый раз про все это слышу! – развел руками Петренко.

– Так откуда ж тебе слышать? – снова усмехнулся Володя. – Женат ты не был, детей у тебя нет. Так и помрешь бобылем! Зачем тебе куклы? А девицы, с которыми ты время от времени таскаешься, те давно уже в куклы не играют.

– Ну, ты полегче на поворотах! – рассердился Петренко.

– Да я шо? Я ничего! Я ж тебе полезную информацию пришел рассказать. А теперь – ты мне… – лукаво смотрел Сосновский.

– Писать будешь? – хмыкнул Петренко.

– В общих чертах. Что скажешь, то и напишу. Больше не выйду за рамки. Ты ж меня знаешь! Я всегда держу слово. Так расскажешь?

– Позже! – Петренко знал, что на Володю можно положиться. – Ты мне лучше вот что скажи, не для печати. Вот что ты думаешь обо всем этом? – И он сдернул газету с кровати.

– Ничего ж себе! – присвистнул Володя. – И это у бедной старушки?!

– Еще и вторая порция есть. Там даже побольше будет. И вот это посмотри… Внимательно, – Петренко сунул ему под нос часики, серьги и кольцо.

Сосновский моментально заметил гравировку и нахмурился. Петренко с удовольствием отметил, что, похоже, мысли друга текут в том же направлении, что и у него самого.

– Что думаешь? – повторил следователь. – Вот так, с ходу… Что можешь сказать?

– Честно? Похоже на бандитский склад! – прямо ответил Володя. – Если б ничего не знал про старушку, сказал бы, что ты накрыл банду. Награбили, сволочи, а ты разрыл их бандитский схрон.

– Вот! И я о том же… – тяжело вздохнул Петренко.

– А откуда оно у нее? – спросил Сосновский.

– Здрасьте! Наше вам с кисточкой! А я знаю? – развел руками следователь.

– Плохо пахнет однако, – произнес задумчиво Володя, и его тезка вновь поразился, как они одинаково думают. Эти слова лучше всех остальных выражали его собственные мысли.

До редакции Сосновский добрался только под вечер. Он и сам не понимал, что за сила гонит его туда. Конечно, он мог плюнуть на все и отправиться домой, но вместо этого сел на трамвай и поехал на работу.

Где-то на полпути в голове у него мелькнула мысль заскочить к Тане, но Володя быстро отбросил ее прочь – успеет и завтра. После той ночной ссоры на рождественский сочельник они встречались дважды – сухо, спокойно, как будто ничего не произошло. Никто из них не хотел затрагивать неприятную тему, и говорили они тихо, как говорят у постели тяжелобольного – какими-то тусклыми, приглушенными голосами, явно боясь произнести лишнее.

Трясясь в почти пустом трамвае, Сосновский вдруг поймал себя на мысли, что этим тяжелобольным были их отношения. Ночная ссора словно разрушила их, сломала какой-то важный стержень, и Володя уже не мог смотреть на Таню так же, как смотрел раньше. Из его глаз ушла теплота. И когда он остро понял это – в пустом рассветном трамвае, – то содрогнулся. Ему стало страшно. Но истинную, глубинную причину он боялся себе объяснить, предпочитая ее прятать, словно страус голову в песок.

А причина заключалась в том, что он не мог простить Тане возвращения к тому, что сломало их жизнь. Прошлое ее было той самой кровоточащей раной, на которую больно смотреть и о существовании которой невозможно забыть.

Сосновскому было страшно. По ночам, когда он оставался один, к нему приходили пугающие его призраки, выплывали из темноты, леденя кровь пустым взглядом. Может быть, именно поэтому Володя так стремился убежать к Тане от этого ужаса, как можно больше времени проводить с ней.

Но все вдруг изменилось, развернулось в совершенно другую сторону, и этим страшным призраком стала сама Таня. В ее глазах была пустота, а от взгляда леденела кровь. Единственным способом избавиться от этой калечащей боли было Таню избегать. И две последние встречи – сухие, холодные, словно с чужим человеком, показали, что Володя к этому готов. Но ему было страшно. Словно в глубине души лопнула какая-то натянутая струна, и без нее уже ничего не могло срастись. С этими мыслями он и ехал в редакцию, наблюдая в окна трамвая, как город, спрятанный, плотно укутанный темнотой, зажигает ночные огни.

В редакции было полно народу. Ярко горел свет, громко стучали печатные машинки. Несколько репортеров пили чай и громко болтали ни о чем.

Когда Сосновский подошел к своему столу, то сразу понял причину чувства, которое гнало его именно в это место. На столе лежала его статья, рассчитанная на целую газетную полосу, которую он только вчера отдал Ларисе и очень надеялся на появление в субботнем выпуске. Сосновский не сомневался, что статья произведет фурор.