Читать книгу - "Потерянная рукопись Глинки - Людмила Львовна Горелик"

Не в силах заставить себя встретиться с Марией Петровной, Глинка написал ей письмо, в котором сообщал о своем твердом решении расстаться. В письме он старался быть корректным и не переходить границы приличий: «Взаимная доверенность – основание супружеского счастья – уже между нами не существует. Мы должны расстаться, как следует благородным людям, без ссор, шума и взаимных упреков. Молю провидение, да сохранит вас от новых бедствий!» Копии с этого письма он отослал матушке и одному из своих поверенных в этом деле.

Осторожная Марья Петровна на письмо не ответила. Тогда Глинка приказал слугам вывезти его вещи из квартиры. Они забрали лошадей (присланных матушкой из Новоспасского), подарки друзей, фортепьяно, книги, ноты и одежду композитора. Бывшая жена рыдала и падала в обморок. Теща рассказывала знакомым, что Глинка обобрал жену и выгнал ее на улицу чуть ли не в одном платье. Многие верили – даже те, кого он считал друзьями, были склонны сочувствовать страдающей женщине.

Семья Глинки – мать, приехавшая в Петербург, чтобы поддержать сына, и сестры – была на его стороне; они полностью одобряли его действия. Скромная, прекрасно воспитанная Екатерина Керн очень нравилась всем Глинкам. Мать, однако, советовала композитору не спешить с совместным отъездом за границу. Возможно, хорошо зная своего талантливого, слишком чувствительного ребенка, она не была уверена, что его чувства к Екатерине продержатся долго? Не менее этого, однако, страшило ее мнение света. Она была искренна, когда предупреждала сына:

– Свет осудит тебя, если ты станешь жить невенчанным браком, не получив еще развод.

Глинка и сам это понимал – он и сейчас сталкивался с осуждением окружающих почти каждый день. Положение композитора в свете и без открытого сближения с Екатериной было теперь шатким. Хватало прошлых его грехов, как действительных, так и мнимых. Его осуждали, укоряли иногда и в глаза – припоминали былые веселые загулы с друзьями в компании Кукольника.

«Сам виноват. С девками по целым неделям проживал, не показывался к жене. Нестор Кукольник его привозил. Он даже сам идти не мог после ночных похождений. Наконец она, бедненькая, устала терпеть. Глинка рассердился и ее бросил» – так пересказывал историю Глинки в частном письме некогда хорошо принимавший композитора человек. Другие знакомые – возможно, искренне – хотели примирить его с женой и тем спасти репутацию обоих. Но Глинка рассматривал такие попытки как интриги Марьи Петровны.

Даже слуги были не на его стороне! Его камердинер Яков, крепостной из Новоспасского, выговаривал ему:

– Что же вы, барин, делаете губление своей души и таланту.

Горничная жены, тоже глинковская крепостная, шпионила для нее!

Близкие опасались дуэли, однако сказанные когда-то в запальчивости слова: «Хотя я не думаю быть умнее Пушкина, но из-за жены лба под пулю не подставлю» – оказались не случайными. Он и в сравнении с тургеневским Лаврецким, сознательно принявшим все испытания и тяготы на себя, оказался более расчетлив. Ненависть к жене была сильна, он не собирался страдать ради ее счастья. Возникшая еще в Новоспасском идея добыть доказательство виновности Марьи Петровны не оставляла его. Это сделало бы вероятным развод на условиях его полного оправдания: он приобретал возможность жениться вновь, а она получала наказание в виде запрета вступать вторично в официальный брак.

Застать супругу с любовником у него не получилось. Подслушанный разговор тещи с горничной не давал ничего – кроме собственной уверенности в ее вине (а доказательств, пригодных для суда, не было).

Разыгрывался глубоко ранящий эстетическое чувство и самую душу композитора, отвратительный ему и почти детективный сюжет – с вовлечением слуг, с тщательно выстроенными интригами. Но остановиться он уже не мог. Он чувствовал себя плотно зажатым в лапах дьявола.

Глава 12. Телефон и другое: у полиции возможности больше

«Как бы не ушел он уже… – думал Потапов, быстро шагая в сторону Управления внутренних дел. – Загляну все ж. Если ушел, вечером с ним созвонюсь».

Пока по Блонью шел, было еще ничего – деревья от солнца прикрывали. А вышел на асфальт – жарко стало. Повырубили в Смоленске деревья, а какой зеленый раньше был город!

«Понасадили тую, – зло думал Потапов. – Как на кладбище. Ни тени от нее, ничего. Одна печаль. И зачем они это делают? Стóит это дерево денег больших, а толку от него никакого».

Не то чтобы бывший участковый милиционер был ретроград, но сейчас, шагая под нещадно палящим солнцем, он злился. Вот наконец и здание Управления полиции. Пропуска у бывшего участкового, ныне пенсионера, не имелось, сержант на вахте был ему не знаком.

– Полуэктов здесь? – спросил он. И получив утвердительный ответ, добавил: – Скажите, Потапов пришел, поговорить надо по важному делу. Пусть пропуск выпишет.

Полуэктова он помнил совсем молоденьким пареньком – тот у него на участке практику проходил, когда только начинал работать. Давно, конечно, в милиции еще.

Пока улаживалось с пропуском, глядел на кипящую в вестибюле управления жизнь.

– Проходите, гражданин. Майор вас ждет! – наконец обратился к нему сержант.

Майор был в кабинете один.

– Присаживайся, Петрович! – пригласил он. – Что-нибудь случилось у тебя или ты просто так зашел?

Потапов изредка заходил к нему, и, конечно, всегда не просто так.

– У меня, слава богу, ничего не случилось, Анатолий, – ответил он. – А пришел я спросить тебя, что там