Читать книгу - "Сержант милиции. Обрывистые берега - Иван Георгиевич Лазутин"

— Слышу вас…

— А когда вы выпустите Валерия из этого вашего… изолятора?

— Когда оформлю документы, — сухо прозвучал ответ Ладейникова. — Вы меня извините, но у меня больше нет времени разговаривать с вами. Я должен срочно выехать.

Еще с минуту держала Эльвира прижатой к уху телефонную трубку, из которой неслись короткие резкие гудки. Рухнув на тахту, она закрыла ладонями глаза, и в голове ее еще долго, до исчезновения реального смысла, клубились два этих нелепых слова: «Мера пересечения… Мера пересечения… Господи, хоть бы не забыть их… Выпустят, как только оформят документы…»

— Ну что, доченька, сказал следователь? — участливо спросила Наталья Андреевна. Из соседней комнаты она слышала весь разговор дочери со следователем.

Эльвира открыла глаза, и ее рассеянный, невидящий взгляд остановился на матери.

— Меру пересечения Валерию изменят. Так сказали прокурор и следователь.

Глава двадцать пятая

Страшное дело неволя. Пожалуй, из всех бед, обрушивающихся на человека, оковы ее самые тяжкие, вязкая паутина ее самая прилипчивая и неразрывная. Неволя томит дух, вырывает человека из его привычной среды окружения, ломает весь устоявшийся ритм жизни, рушит планы, сжигает мечту, по новому, печальному кругу обращает весь ход мыслей… Да разве только человек? Все живое, попадая в роковой круг неволи, несет на себе печать страданий. Муха, залетевшая в сети паутины, бьется изо всех сил, чтобы вырваться на свободу, бьется до тех пор, пока муки ее не оборвет прожорливый паук. Ласточка, случайно залетевшая на чердак с застекленным окном, делает бесконечные круги под кровлей, с разлету бьется о стекло грудью, падает, потом, отдышавшись и придя в себя, находит в себе новые силы для взлета, снова набирает дистанцию для того, чтобы в десятый, в сотый, а может быть, в тысячный раз удариться грудью и головой в стекло, чтобы снова рухнуть на пол… И так до тех пор, пока бьется ее сердце, пока крылья птицы поднимают в воздух легкое полуразбитое тело. Несмышленыш ежонок, еще не приученный матерью к земным опасностям, попадая в глубокую ямку, бьется за свою жизнь и за свою свободу до тех пор, пока двигаются его ножки и пока в нем не убит инстинкт борьбы за жизнь.

А человек?.. Являясь венцом природы, в силу своего предназначения он рожден свободным и для свободы. И когда этот высший принцип его бытия нарушен, он становится страдальцем. Неволя легче переносится борцами, революционерами, праведниками, кто в борьбе за осуществление своих светлых идеалов сам разумно обрекает себя на возможность неволи. И этот тяжкий крест они несут достойно, закаляя свой дух и волю, веруя в то, что груз личной неволи они несут во имя солнца народной свободы. Но это удел немногих, удел борцов и первопроходцев. Обычный же, заурядный человек, который, просыпаясь, встречает свободное утро жизни как нечто навсегда дарованное ему в силу рождения самим естеством и принимая эту свободу как неотъемлемое и обязательное, потерю ее переживает болезненно, глубоко, с душевными муками.

И все–таки из всех неволь самая мучительная, самая тягостная — тюрьма. Она является своего рода отстойником нравственной надломленности, жестокости и нечистоплотности. И когда в нее человек попадает случайно, по нелепому стечению роковых обстоятельств, не являющихся характерными для его образа жизни, а чаще всего даже чужеродными в поведении человека, то тюремная неволя ложится на душу тяжелым могильным камнем. И давит… давит… Леденит душу, гоняет по одному и тому же заколдованному кругу мысль, в сотый раз раскладывает по косточкам деяние, за которое человека посадили в тюрьму.

Декабристы в ответном послании Пушкину могли твердо сказать:

…Но будь спокоен, бард, цепями,

Своей судьбой гордимся мы,

И за затворами тюрьмы

В душе смеемся над царями.

Во всякой уголовной тюрьме всех времен и всех народов не нашлись и никогда не найдутся такие кремневые души, на которых можно высечь огненные искры этих рыцарских слов. Недаром Герцен, говоря о подвиге декабристов, назвал их легендарными «Ромулами и Рэмами, вскормленными молоком львицы…».

Страшна тюрьма не только тем, что в стенах своих, холодных, зарешеченных, имеющих свои, только ей свойственные запахи и звуки, она, как в склепе, отторгает человека от солнца, от природы, от родных и близких, но весь ужас ее заключен еще и в том, что почти на каждом ее обитателе стоит печать проклятия: убийца, насильник, вор, мошенник, грабитель, взяточник, клеветник, хулиган… И когда в это нравственно надломленное скопище попадает невинная душа, занесенная циклоном случая, то как она страдает!..

Всякий раз, когда в кованой железной двери металлически гремел ключ, обитатели камеры вздрагивали и замирали в тех положениях и позах, в которых их заставал этот знакомый, берущий за душу звук. Валерия этот замковый скрежет застал, когда он сидел на продавленном ребре скелета своей койки и наблюдал, как за узорчатой волнистой решеткой плыли в небе дымчатые облака.

Когда дверь, скрипя ржавыми металлическими петлями, раскрылась, на пороге вырос сержант–конвоир. Уже дважды он водил Валерия на допрос.

— Воронцов, на выход!..

Валерий встрепенулся, поспешно заправил рубашку в брюки и шагнул к двери.

Как и предписывает инструкция изолятора, впереди шел Валерий, за ним, шагах в трех сзади, печатал свой равномерный шаг уже немолодой конвоир в сапогах, подбитых железными подковами.

Знакомый лабиринт коридоров был пропитан застарелыми запахами хлорки, плесени и еще чем–то таким, что хранит в своих стенах старая российская тюрьма, через которую еще со времен прошлого века прошли сотни и тысячи надломленных судеб.

— Стой!.. Дверь направо, — прозвучал за спиной Валерия хрипловатый голос конвоира.

Валерий почувствовал упругие и частые толчки сердца. Эту дверь он запомнил, когда его водили на допрос к следователю и на очные ставки. На этой двери не было на уровне пояса окошечка, через которое раздатчики пищи подавали в камеру алюминиевые миски с едой. Левее двери, в толстой стене, не было глазка для наблюдения за камерой.

При виде Ладейникова, когда за Валерием закрылась дверь, сердце в груди его забилось учащенней.

Десять минут назад Ладейников провел очную ставку Темнова и Шамина. Показания обоих полностью совпадали с их первыми показаниями, данными на допросе следователем Сикорским, а также с показаниями Барыгина и Валерия Воронцова.

Постановление об изменении меры пресечения Валерию было подписано прокурором вчера во второй половине дня. Сегодня была пятница. Учитывая, что в следственный изолятор постановление может поступить не раньше, чем утром в понедельник, Ладейников решил подарить Валерию два