Читать книгу - "Честь снайпера - Стивен Хантер"

Поезд, идущий на юго-запад

Наши дни

Поезд Москва-Ужгород чем-то напоминал «Восточный экспресс» из старого детектива, вот только целью его назначения был не Восток, да и своей скоростью он никак не соответствовал экспрессу. Старый и грязный вагон был разделен на купе с деревянными полками в два ряда. Обивка стен и полок давно выцвела. Состав громыхал по рельсам, не разгоняясь быстрее пятидесяти пяти километров в час. Казалось, само железнодорожное полотно было в рытвинах и ухабах. От тряски у Свэггера разболелась голова, чему также способствовала духота из-за плохой вентиляции. Пожалуйста, водки! Ой, нет, никакой водки. Только не в поезде.

Решив остаться трезвым, Свэггер заставил себя перечитать единственное англоязычное описание боев на Западной Украине в июле 1944 года – перевод с немецкого толстенной монографии под названием «Горечь поражения: последние бои групп армий “Северная Украина”, “А” и “Центр” на Восточном фронте в 1944–1945 годах». Этот труд едва ли можно было назвать героической поэмой; все было описано вплоть до действий каждого конкретного батальона, очень четко и педантично для такой постоянной импровизации, как война. Тут не было ни намека на «Твою мать, что нам теперь делать?», что было слишком хорошо знакомо Бобу.

И все же книга его захватила. Кто вообще хоть что-нибудь смыслит в России? На протяжении нескольких недель Свэггер читал все книги на эту тему, какие только смог разыскать в Интернете, и во всех утверждалось, что авторам наконец удалось найти некую «поворотную точку», хотя на самом деле единственной поворотной точкой было 22 июня 1941 года, когда Гитлер бросил свои войска в самоубийственную авантюру. С таким же успехом можно было вторгаться в космическое пространство. Тысячи километров, миллионы человек. Кто хотя бы приблизился к тому, чтобы это осмыслить? Конечно, голые факты можно найти где угодно: Сталинград, Ленинград, Харьков, Курск, точные даты, карты, стрелки направлены в одну сторону, навстречу другие стрелки, и все это наложено на гобелен с такими непроизносимыми названиями, как Dnepropetrowski, Metschubecowka и Saparoshe, перемежающимися с обширными пустотами вообще без названий, из чего напрашивался вывод, что там не было ничего, кроме ковыля или пшеницы. Но было и другое, много другого. Забытые сражения, такие же крупные, как битва за Нормандию, в которых флотилии танков устремлялись друг на друга, а люди тысячами сгорали живьем или разрывались в клочья снарядами. Или, возможно, еще хуже, не останавливающийся жернов, бесконечный бой, люди охотились на людей круглые сутки, триста шестьдесят пять дней в году, миллион перестрелок, миллиард выпущенных снарядов, триллион выпущенных пуль. Снова и снова, год за годом, немыслимый урожай смерти. Сражений было столько, что далеко не всем давали названия. Это было очень печально. Люди должны знать о подобных вещах. Должны помнить о жертвах, о боли и смерти, заставивших биться в конвульсиях весь земной шар. Однако огромная часть этой кровавой войны оставалась совершенно неизвестной, и никто на Западе даже не хотел это признавать. Что это за место, где мы сейчас находимся? Я трава, я покрываю все.

Подобные рассуждения не принесли Свэггеру ничего хорошего и только усилили желание выпить водки.

Он попытался оторваться от общей большой картины. Итак, его новая стратегия – сосредоточиться на частном. «Вернись к Миле, – мысленно приказал себе Свэггер. – Думай только о Миле».

Мила, в Карпатах, имеющая приказ уничтожить фашистского чиновника, который росчерком пера и словом, сказанным стенографисткам, убил тысячи, десятки тысяч человек. Что случилось? Свэггер попытался представить, но тщетно. Лучший его дар был совершенно бесполезен в поезде, когда он не видел место действия, которое ему нужно было понять. Этот дар был сродни умению читать правду по руке. Если он увидит приливы и отливы движений на местности, он сможет понять, что к чему. Определит, где должен был занять позицию снайпер, чтобы сделать выстрел, а этот вывод будет зависеть от слияния различных факторов: во-первых, чистая линия прицеливания; во-вторых, прикрытие или, если возможно, настоящее укрытие (если дело дошло до этого, Миле требовалось очень тщательно делать свой выбор); в-третьих, игра ветра, потому что даже на пятистах метрах ветер мог испортить все, поэтому Миле лучше всего было бы стрелять ранним утром, когда воздух, как правило, неподвижен, да и жара и влажность, если принимать их в расчет, в это время будут оказывать минимальное влияние; и, наконец, пути отхода. Но Свэггер не мог даже приступить к оценке, поскольку не видел места и не имел точек, от которых отталкиваться.

Мысли застопорились. На соседней полке мирно дремала Рейли. На чем он остановился? Ах да, путь отступления. Если у Милы он был. Свэггер вдруг подумал, что на той войне, учитывая потери, учитывая огромные жертвы, учитывая то, сколько раз командиры посылали волну за волной молодых ребят на пулеметы и орудия, возможно, всеобщее пренебрежение человеческой жизнью заразило и Милу, и в таком случае она просто не стала заботиться о пути отхода. Быть может, она сделала выстрел, обнаружила, что промахнулась, увидела бегущих к ней эсэсовцев, достала «Токарев» и пустила себе пулю в голову. Поскольку ее прикрывали партизаны – или немцы решили, что ее прикрывали партизаны, они сожгли целую деревню вместе со всеми ее жителями. Они действовали именно так.

Но почему в таком случае Милы Петровой нет в русских архивах? Почему она исчезла? Можно было ожидать, что ее, как личность известную, представили бы мученицей, принесшей свою жизнь в жертву Родине. Тут оказалось бы кстати и то, что Мила была красавицей. Именно так работает пропаганда: смерть одной красивой девушки могла оказать большее эмоциональное воздействие, чем гибель в один день четырех тысяч русских танкистов под деревней с названием – вот еще одно место, о котором никто никогда не слышал – Prokhorovka.

Однако советское начальство отказалось от такой возможности.

Почему?

Рейли повернулась, потянулась, зевнула, проснулась. Протерла глаза.

– Долго еще до Оушен-Сити?

– Очень долго. Как вздремнула? Надеюсь, снилось что– нибудь приятное?

– Я никогда не вижу снов, – ответила Рейли.