Читать книгу - "Черный-черный дом - Кэрол Джонстон"

что я найду способ все испортить. Лето было влажным, а урожай ячменя и овса слишком мал – ни то ни другое не даст достаточно корма, чтобы продержаться до зимы. Слишком часто, когда собираю стадо, чтобы перевести его на другое пастбище, я смотрю на море. Слежу за высокими мачтовыми огнями рыболовных траулеров, выходящих из Сторноуэя и Порт-Ниша в розовых лучах рассвета, за силуэтами их радаров, мачт и надстроек на горизонте. Прислушиваюсь к скрежету и гудкам суденышек поменьше и поближе – из Баг-Фасах, А’Харнаха и Миавайга. Низкий гул их дизелей, высокие нетерпеливые крики чаек. Это звуки моей памяти, моего детства. Как и голос моего отца, низкий, тягучий и всегда сердитый.

– Папа! Папочка! Мамочка говорит, поторопись!

Щеки Кейлума пылают, когда он взбирается на утес. Он всегда был больше похож на Мэри, чем на меня, – светлокожий, маленький, с широкой и открытой улыбкой. Интересно, улыбался ли я когда-нибудь так же?

Мэри уже устроила пикник на пляже. Трай-Шарак лучше защищен от ветра, чем Трай-Вор на западе, но чаще всего узкие ветровые воронки закручивают песок в «вихри дьявола». Сегодня же все спокойно. Настолько, что, спускаясь на дюны, я чувствую, как внутри меня поселяется спокойствие. Давит на стены моего беспокойства.

– Садитесь, вы оба, – улыбается Мэри. – Я думала, мне придется съесть все это самой.

Она приготовила бутерброды и пироги, собрала пластиковые тарелки и стаканы. Она берет пиво из сумки-холодильника и передает его мне. Ее волосы распущены и развеваются, так как она знает, что мне это нравится. Мэри приложила гораздо больше усилий, чем я, и чувство вины заставляет меня улыбаться еще шире, когда я беру пиво и сажусь.

– Вы сегодня выглядите особенно великолепно, миссис Рид.

На мгновение она словно изумляется, а потом смеется, ее щеки становятся розовыми. Мэри никогда не хотела уезжать из Абердина. И никогда не хотела приезжать сюда. Она – жительница восточного побережья, говорит на шотландском, английском, немного на дорийском, но ни слова не знает по-гэльски.

А еще Мэри городская жительница. Иногда она говорит мне, что я привез ее на самый край света. И все же приехала без всяких сомнений.

– Кенни! Кенни! – кричит Кейлум и размахивает обеими руками вслед уходящему «Единству». Кейлум тоже не хочет быть фермером. Он хочет быть рыбаком. И от одной мысли об этом моя кровь закипает и холодеет одновременно.

«Ты взойдешь на это судно, мальчик». Темные грозовые брови и серые как море глаза. Смуглая кожа и обветренные, покрытые щетиной щеки. Я всегда видел отца во сне. Слышал его. Ощущал кислый жар его разочарования, удар его ремня или волосяного поводка от его перемета. В те ночи, когда я его не вижу, все равно просыпаюсь – в панике и со смутным чувством утраты, хотя это должно приносить только облегчение.

Но с борта судна ухмыляется и машет Кейлуму в ответ вовсе не хитрый ублюдок Кенни Кэмпбелл; он сейчас – лишь сгорбленный силуэт в рулевой рубке «Единства». Это другой шкипер судна, Чарли Маклауд. Всегда разговаривающий со всеми с легкой развязностью, с беспечной улыбкой, как будто за всю жизнь его ничто не беспокоило. А может, и не беспокоило; может, за его подмигиваниями, ухмылками и быстрым смехом вообще ничего не скрывается…

– Чарли! – кричит Кейлум. – Чарли!

Мэри тоже машет рукой.

– Иди сюда, Кейлум, – говорю я. – Сядь и съешь обед, над которым трудилась твоя мама.

– Всё в порядке, – заверяет Мэри, пока Кейлум идет назад, чтобы опуститься на песок.

«Единство» исчезает в тени мыса, и мы едим в комфортной тишине. Кейлум едва может спокойно сидеть и есть свои сэндвичи в предвкушении шоколадных яиц «Киндер-сюрприз», которые, как он знает, Мэри положила в корзину.

– Перестань вертеться, Кейлум.

Он замирает, а затем ухмыляется настолько широко, что весь пляж видит полный рот сыра и хлеба.

– Прости, папочка.

– Сегодня вечером в пабе будет еще одна встреча, – говорит Мэри.

– Ты шутишь?

– Боюсь, что нет. Фиона первым делом сказала мне об этом в магазине.

– Ради всего святого! Собрания по поводу чертовых собраний! Не то чтобы у большинства из нас не было по крайней мере дюжины других долбаных дел…

Мэри хмурит брови, бросив взгляд на Кейлума – хотя в ее глазах мелькает что-то непонятное, и я понимаю, что она думает об Абердине.

– Прости, Кейлум. Папа сказал плохое слово, которое никогда нельзя говорить. – Я бросаю взгляд на Мэри. – Опять.

– Плохой папа, – восклицает он с восторгом.

– Плохой папа, – соглашается Мэри, а потом улыбается и гладит меня по щеке прохладной тыльной стороной ладони. – Тебе нужно будет пойти туда.

– Да, я знаю.

Втыкаю свою пустую бутылку в песок. Когда мы только приехали полгода назад, я забыл об этом – о том, что все не просто в курсе чужих дел, но и активно участвуют в них. Да будет так. Я привез сюда Мэри и Кейлума, потому что они дали мне больше любви и покоя, чем я когда-либо знал. Или заслужил. И поэтому оно того сто́ит. Должно стоить.

Кейлум смеется, когда я протягиваю руку, чтобы схватить его, и вскрикивает, когда я перекидываю его через плечо и начинаю спринтерский бег к морю.

– Или… мы можем все вместе сбежать и доплыть до Канады!

Шелест песка под ногами и уколы битых ракушек неизменно напоминают мне о мами[10]. О долгих днях, когда она брала меня с собой кататься на весельной лодке или ловить рыбу с камней и собирать мидии; о длинных приключенческих историях, которые она потом рассказывала мне у костра за кружкой дымящегося шоколада. «Ты мой хороший мальчик. Мой маленький воин». До того дня, когда умер мой отец. До того дня, когда он ушел в море и не вернулся.

Однажды, задолго до свадьбы, мы с Мэри накачались домашним джином и завели такой разговор, который можно вести только в пьяном виде и на заре любви. «Со сколькими людьми у тебя был секс? Сколько раз ты изменял? Какой самый ужасный поступок ты совершил?» И даже пьяный, даже давно переступив порог начала любви, – потому что, когда впервые увидел Мэри, я уже был обречен полюбить ее, еще до того, как она улыбнулась той открытой, легкой улыбкой, – я знал, что никогда не смогу сказать ей правду. Только не об этом. Я не смогу рассказать Мэри о самом ужасном поступке, который я когда-либо совершил, как и о настоящей причине моего возвращения сюда. О том, почему я притащил ее и Кейлума на край света. Я даже не