Читать книгу - "Закат созвездия Близнецов - Антон Леонтьев"

Так-то оно, конечно, так, однако само здание университета не способствовало укреплению здоровья студентов. Ладно, гора, по ней можно как-нибудь вскарабкаться. Даже если гололед и студенческие автобусы выгружают ватаги ребят и девчонок внизу, так как водители отказываются гнать машину наверх. Тихонько, по снежной обочине, по цепочке, след в след, можно взобраться к зданию университета, украшенному барельефами великих мира сего — Маркса, Энгельса, Ленина, равно, правда, как и Лобачевского, Ломоносова, Толстого… Но если кто-то надеялся, оказавшись за надежными и не подвластными ветрам стенами университета, согреться и прийти в себя, то он жестоко ошибался.

Стены университета защищали от ветра, спору нет, хотя частенько из окон дуло и вокруг слышалось мрачное завывание вьюги. Но холод! Архитекторы, которые создали воистину современное и красивое здание из бетона, мрамора и стекла, не учли одной мелочи — они ориентировались на узбекский вариант, использовали при планировке здания проект ташкентского университета. И жестоко просчитались. Летом, в знойную жару, когда толпы студентов стоят в коридорах, готовясь к очередному экзамену или зачету, или когда не пуганные еще абитуриенты галдят на первом этаже, в центральном корпусе, ожидая объявления оценок на вступительных экзаменах, университет представляет собой спасительный рай. Мягкая прохлада, которую источают мраморная облицовка стен, овевает кожу и сгоняет пот, мысли снова начинают весело крутиться в голове, и молодой человек уже готов благополучно ответить на коварный вопрос преподавателя.

Но зимой эти же самые стены продолжали излучать прохладу. Да нет же — обжигающий холод, который пробирает до костей и сковывает душу. И не помогают никакие толстые свитера или куртки с шубами, надетые поверх свитеров. Ибо синеют пальцы, которые не могут держать ручку, хлюпают простуженные носы, и слышно постоянное чихание студентов. И маломощные батареи, которые хоть и работают в некоторых помещениях (а где-то не работают и вовсе, превращая кабинеты в царство некрасовского воеводы Мороза), не спасают от ледяной стужи, которая то и дело щиплет за нос, пробегает мурашками по спине и щекочет ноги.

Однако студенты — народ неприхотливый. Подумаешь, холод или ветер, их этим не возьмешь. Студент в университете подобрался на редкость цепкий до знаний, оптимистичный и веселый. В общем, как и вся молодежь.

Конечно же, Катя не вдавалась в такие подробности, как место расположения университета или степень его отапливаемости зимой. Ей хотелось одного — доказать всем и в первую очередь себе, что она способна… Что она способна…

Но на что? Пожалуй, па то, чтобы считаться взрослой. Еще бы, ей почти восемнадцать, так зачем же всегда и во всем слушать маму и папу? Взрослая она уже, сама знает, как жить и что делать с собственной жизнью.

Но тем не менее, Катя Ипатова искренне и без всяких задних мыслей любила папу, маму, бабушку, теток и дядек, многочисленных кузин и кузенов, а также своего ласкового кота Филю.

В тот день, когда Катя должна была узнать результаты последнего и самого грозного экзамена — сочинения, ее мама, Дарья Гавриловна, находившаяся в то время в отпуске, крутила на кухне компоты. Отпуск она планировала посвятить именно этому — домашнему хозяйству, подготовке Кати в университет и ремонту в зале. Ее супруг курсировал между дачей и домом, доставлял с берегов водохранилища, где у них был участок в восемь соток, ведра зрелой крупной вишни и наливных, подрумяненных солнцем помидоров. Несмотря на некоторые недостатки в плане экологии, пригороды Волгограда были чрезвычайно благодатным краем.

Дарья Гавриловна, заготавливая на зиму рацион витаминов, думала с волнением о том, поступит дочь в университет или нет. Ее Катя, любимая и долгожданная, одна-единственная. Если бы девочка знала… Но нет, она никогда не узнает, и никто не узнает. Эту тайну Дарья унесет с собой в могилу?

— Ну что, Даша? — спросил, входя на кухню, Александр Александрович, и ставя на пол два тяжеленных ведра с вишней. — Поступила Катя?

— Отнеси их сразу в ванную, мыть надо, — распорядилась Ипатова. — Саша, еще много?

— Завались, до черта, — вздохнул Александр Александрович, который в тот день уже второй раз приезжал с дачи домой, доставляя хозяйственной жене небывалый урожай вишни. — Так и прет, так и прет! И все жалуются. Значит, в следующем году не будет. Так всегда — то яблоки попрут, то персики, то виноград. В этом году вишня…

— Ладно, ладно, еще пару раз сумеешь обернуться, — сказала Дарья Гавриловна, словно и забыв о вопросе мужа. — Маме тоже надо подкинуть, а то мы и так за ее счет живем, долги никак не отдаем, будем хоть фруктами расплачиваться.

И потом, когда Александр Александрович вышел из ванной, вдруг сказала:

— Хоть бы позвонила, Сань, а? А то как ушла утром, так и нет ее. Сегодня же результаты по сочинению. А если у нее двойка? Может, поэтому и не звонит? А то сказала мне сегодня, ты уже уехал первым автобусом на дачу: «Мам, если я не поступлю, то пойду и утоплюсь». И чего ее нет, а?

В голосе Ипатовой слышалась тревога. Александр Александрович, который знал, что Катя иногда может ляпнуть какую-нибудь глупость, не думая о последствиях и реакции окружающих, старался не подавать виду, что тоже взволнован.

— Да все в порядке, Даша. Не переживай, она же всегда любила литературу, а по русскому языку у нее никогда больше одной ошибки не было. Поступила она, куда ей деться, вот и празднует…

— Ну ладно, Ипатов, нечего тебе тут топтаться, иди, иди, а то вишня поосыплется вся или добрые люди помогут собрать, — заявила Дарья Гавриловна. — Ой, батюшки, тут банка треснула! — И она метнулась к плите, на которой кипели, словно в адской кухне, трехлитровые банки, поставленные вверх дном в большой кастрюле.

Едва Александр Александрович ушел, как раздался звонок. Ипатова метнулась в прихожую, костеря супруга, который вместо того, чтобы воспользоваться ключом, трезвонит в дверь.

На пороге стояла Катя. Бледная и удивительно красивая. Дочь шагнула в квартиру, не произнося ни слова. Дарья Гавриловна охнула и перекрестилась.

— Катюша, ну что? — спросила она внезапно осипшим голосом. С кухни донеслось мелодичное позвякивание. Кажется, лопнула еще одна банка, ну и делают же сейчас брак, раньше бы за такое руки оторвали!

— Финита ля комедиа, — произнесла Катя, глядя на мать огромными синими глазищами.

— Это что значит? — поинтересовалась не особо сведущая в языках Дарья Гавриловна.

— А то, мамочка, — произнесла вдруг, сияя, Катя. — Что твоя дочь, Ипатова Екатерина Александровна, получила за сочинение на тему «Враги сожгли родную хату (по произведениям о Великой Отечественной войне)» трояк. Трояк — тверже не бывает! Ура!

— Как же так, — запричитала Ипатова. — Катечка, это значит, что ты не пройдешь? У тебя же до этого были две пятерки, а теперь «три».

Катя кинулась к ней на шею и поцеловала в щеку.

— Мамочка, три по сочинению в универе — это пять в школе! У них такие требования, там такие церберы проверяют, за каждое слово цепляются — так сказать можно, а так нельзя! Стилистика, понимаешь! У меня пять плюс пять плюс три — равно тринадцати баллам. Чертова дюжина! Да здравствует чертова дюжина! Мне, чтобы поступить, достаточно одиннадцати или двенадцати. Я — точно студентка ВолГГУ — Волгоградского гуманитарного государственного университета! Ура!