Читать книгу - "Благие намерения. Мой убийца - Ричард Халл"

– Ясно. Значит, вы хотите, чтобы я как душеприказчик ничего не говорил и практически ничего не делал?

– Получается так. Обязательно будет вскрытие и дознание, и если вы не против наших предложений…

– Разумеется. Я не буду организовывать кремацию. А больше никому не интересно.

– Спасибо. Но вы сказали – никому? У покойного нет родственников?

– Готовых убить ради денег? Нет.

– И нет никого, кто рассчитывал бы на долю в наследстве?

– Лишь множество знакомых. У любого богатого человека, даже такого малопривлекательного, как Каргейт, появляется куча прихлебателей – раз у него больное сердце и нет родных. Например, с ним постоянно носился личный доктор – сейчас наверняка рассчитывает получить компенсацию за потерю столь ценного источника дохода. Но он не получит ни пенни – хотел бы я видеть его лицо, когда он об этом узнает, жирный вкрадчивый мерзавец. – Лей радостно улыбнулся. – Хотя отличный специалист, даже, надо признать, продлил жизнь Каргейту на много лет – гораздо больше, чем стоило бы.

Заметив, что юрист отвлекся, Фенби решил вернуться к сути. Кроме того, он еще не знал Каргейта как человека, и столь неуважительные слова его поразили.

– Тогда кому же покойный завещал свое состояние?

– В завещании я назначен душеприказчиком и наделен полномочиями получить нашу обычную профессиональную плату. – Лей не удержался от саркастических ноток. – Между прочим, нам с трудом удалось уговорить его обойтись без слова «обдираловка». Могли возникнуть сложности, так что мы записали «повышенную ставку» – тоже, кстати, небезупречно с точки зрения законности. В его завещании полно таких оскорблений.

– На них вы лично не обижались?

– Нисколько. Если платишь от души – оскорбляй, сколько хочешь. И потом, я честно предупредил Каргейта, что выставляю максимальную цену или чуть больше, но оно того стоит. Только так можно было его убедить. В конце счета из маленьких выплат, набежавших больше чем на шестьдесят фунтов, я специально дописал: «Округлим до девяноста». И Каргейт заплатил; кажется, это была единственная шутка, которую он одобрил. Однако вернемся к нашему разговору, инспектор, а то вы меня сбили. Он даже объяснил, почему никому не намерен оставлять наследство – объяснил довольно едко, – а потом грубо прошелся по нескольким фондам, обращавшимся к нему за помощью.

– Так как же он в конце концов распорядился деньгами?

– Оставил все государству. Причем мистер Каргейт был убежден, что деньги, выплаченные государству – хоть в виде налогов, хоть в качестве дара, – непременно пропадут, и какое-то время собирался построить душевые кабинки на Северном полюсе или турецкие бани в Сахаре. Затем передумал и чуть было не поделил наследство в равных долях между Германией, Италией, Японией, Ирландским свободным государством и республикой Сан-Марино.

– Ясно, – медленно проговорил Фенби. – А кстати, как у него было с психическим здоровьем?

– Не хуже, чем у остальных. Имейте в виду: опротестовать завещание на основании того, что оставить все свое состояние государству – явный признак сумасшествия, не получится. Это назовут патриотизмом – по сути, то же самое, но для закона совсем другое.

– Я и не собирался опротестовывать завещание, – смутился Фенби.

– Если бы вы ненавидели всех вокруг, как бы вы поступили? Трудно найти кого-то, кто оскорбится, получив в наследство миллион…

Фенби выяснил уже все, за чем пришел, и не желал втягиваться в болото экономических теорий и рассуждать, принесут ли деньги Каргейта пользу всем, как наверняка распишет пресса, или никому, как явно считал сам Каргейт.

«Полагаю, в каком-то смысле, – подумал Фенби, – это уменьшение покупательной способности, а значит – дефляция, то есть плохо. Сдаюсь. Экономика для меня – темный лес, да и не требуется мне, слава богу, ее понимать. Знаю только, что страна оплачивает расходы на машину, которая повезет меня вечером в Грейт-Барвик, и косвенно мою встречу с доктором Гардинером, и тут деньги Каргейта вполне пригодятся. Хорошо бы, конечно, он оставил их на повышение зарплаты полицейским – и на персональную премию тем, кто расследует его убийство. Увы, люди не задумываются о высоких материях до того, как позволят себя убить».

Доктор вымотался и говорить не хотел, однако инспектор Фенби был обязан вытянуть полный рассказ о произошедшем; невозможно отрицать, что любой, связанный с усадьбой Скотни-Энд и с ее окружением, находится под подозрением и что именно Гардинер мог видеть первую реакцию каждого на ужасную новость.

Доктор и сам все быстро понял (Фенби не пришлось его долго обхаживать) и принес громадную пользу прежде всего тем, что рассказывал все подробно и без комментариев, лишь в конце прибавив несколько собственных соображений:

– Знаете, в каком-то смысле я очень рад сбросить все это с плеч. По двум причинам. Во-первых, имел ли я право разрешать уборку в вагоне?

У Фенби существовали сомнения на этот счет, но высказывать их было бы жестоко.

– Полагаю, да, – ответил он. – Не представляю, как из вагона можно было вытянуть еще что-то. Разве что теоретически…

Тут инспектор заметил настороженный взгляд Гардинера и торопливо добавил:

– Нет, в целом, думаю, все правильно.

– Вот тут мы подходим ко второй причине. Меня целый день гложет чувство, что я был не совсем честен. Видите ли, я дал всем понять, что считаю смерть Каргейта вызванной естественными причинами; а ведь все время – или почти все время – я был уверен в обратном. Соответственно, когда Рейкс повернулся и убежал, когда мисс Нокс Форстер проговорилась о ссоре между Каргейтом и Йокельтоном, я не мог всего этого не подметить. Я чувствовал себя в ложном положении.

– Каждый, безусловно, обязан помогать закону – извините за банальность. Понимаю, утешение слабое, но раз вы поступили так, мне остается только воспользоваться.

– Этого я и боялся. – Гардинер скорчил гримасу.

– В любом случае, я вас не подставлю. Я только скажу, что я детектив, присланный по просьбе коронера для проведения официального расследования. Скажу, что коронер, учитывая внезапность смерти, решил, что необходимо дознание, а значит, допросы, хотя я понимаю, что личный врач Каргейта готов подписать почти любое свидетельство. Потом я действительно начну допросы. Умолчу я лишь о том, что я из Скотленд-Ярда, и буду делать свою работу откровенно небрежно, почти тупо; любому, любому покажется, что я добросовестный, но не слишком далекий парень. Так со мной будут охотнее делиться. И хотелось бы, чтобы вы обращались со мной именно как с таким парнем и никому не говорили, кто я на самом деле.

– Я буду хранить молчание. Да собственно, я, возможно, никого из причастных не увижу; хотя сомневаюсь, что ваш фокус пройдет.

– Почему же? – несколько обиженно спросил Фенби и внезапно улыбнулся. – В конце концов, я и правда туповат.

– Не исключено, хотя не очень-то верится. Любой с мозгами – скажем, на уровне садовника – обязательно почует неладное. Мисс Нокс Форстер – наверняка, а она, раз другого никого нет, в общем-то, заправляет делами в усадьбе.