Читать книгу - "Купель дьявола - Виктория Платова"

— Катька, — придушенным голосом прошепталаЖека. — Чего это он, Катька?

— Не знаю… Кошку хочет, — брякнула я первое, чтопришло на ум.

— Какую кошку, он же кастрат!..

— Мало ли, может, фантомные боли…

— Пойди успокой его, Катька. Иначе я с ума сойду…Господи, голова раскалывается…

За плотно прикрытой стеклянной дверью бродили предрассветныетени, предрассветные шорохи и вздохи. Я вдруг вспомнила девушку с картины —мгновенный взмах ее ресниц — взмах, который легко мог переполошить стаю голубейи заставить их подняться в бледное небо….

— Катька!.. Уйми его, пожалуйста. Все еще плохосоображая, я отправилась в коридор. Пупик сидел возле сумки и издавал горломутробные звуки. Я погладила его по спине.

— Какого черта, Пупий Саллюстий Муциан?! Кот сразу жеперестал ныть и уставился на меня.

— Идем, задам тебе корму, раз уж проснулась… Гад ты,Пупик!

На кухне я призывно потрясла коробкой с сухим кормом, ноПупик даже не подумал выдвинуться в сторону своего блюдца. Он по-прежнему сиделв коридоре и вертел головой — в мою сторону и в сторону сумки. Он выбирал иникак не мог сделать выбор.

Давно пора это сделать.

Присев рядом с Пупиком, я открыла сумку, вытащила пижаму Катьки-младшейи коснулась рукой картины. И тотчас же отдернула пальцы.

Поверхность картины была живой.

Прохладной и податливой, как кожа. Как плечо Быкадорова, окотором я поклялась не вспоминать до конца дней своих.

Похоже, нужно убираться из этого города, где даже ночитолком не бывает: так, стоячая вода в каналах, потерянные души в колодцахдворов и выщербленный парапет…

Пупик неожиданно успокоился, переложив всю ответственностьна меня, и, тряся хвостом, отправился к своим сухарям. Я же, здраво рассудив, чтокартина может подождать до утра, вернулась в комнату и снова улеглась в Жекиныхногах. Спать больше не хотелось, и я принялась размышлять о событиях вчерашнегодня. Стройной картины не получилось, а вопросов оказалось гораздо больше, чемответов.

Почему Быкадоров отправился умирать к Жеке?

Почему он сидел в кресле совершенно голый и где одежда, вкоторой он пришел?

Откуда эта картина? Здесь я поставила осторожный плюс,воспользовавшись информацией, которую получила от Марича: скорее всегоБыкадоров просто умыкнул ее.

Кто эта девушка?

Он умер от инфаркта, пышущий здоровьем Быкадоров. Вряд ли онвообще знал, где у него сердце, да и все остальное тоже: никаких изъянов, неорганизм, а коллекция безупречно работающих узлов и соединений. И все же онумер. Почему?

И почему он смотрел на картину, когда сердце отказало ему?Или сердце отказало Быкадорову, потому что он смотрел на картину?

Я поежилась, но тотчас же заставила себя вспомнить особственной практичности. Я не дам вовлечь себя в мистическую бойню, я будуобороняться всеми доступными мне средствами. И все же, все же… МертвыйБыкадоров был совершенен, когда я нашла его. Он, казавшийся восхитительноживым, собственноручно сопроводил меня к картине, следуя всем указателям. Онсам был указателем. И как только я обнаружила рыжеволосую девушку у батареи,его миссия была выполнена. Смерть вернулась к своим обязанностям, и телоБыкадорова стало расползаться на глазах.

Кого он ждал? Кого хотели увидеть его мертвые глаза? Ипочему он придвинул к двери трюмо? Не для того же, в самом деле, чтобызащититься от кого-то. Хлипкое трюмо — слишком ненадежная преграда, даже Жекалегко с ним справилась…

Ненавижу этот город. Ненавижу ночные смутные мысли.

С моей холодной рассудительностью нужнопереквалифицироваться в алеуты и осесть где-нибудь на Аляске.

…Жека разбудила меня в час. В руках она держала доску.

— Откуда это? — спросила она.

— Из твоей квартиры. Она лежала на стенке, вот я ее иприхватила.

— Это не моя картина.

— Понятное дело, не твоя. Стиль не тот. Слишком мрачнодля такой светлой личности, как ты.

— Прекрати издеваться! Откуда эта картина?

— Не знаю. Она стояла в комнате, когда я нашла Быка… —вспомнив о клятве, я умолкла.

— Почему ты ее не отдала?!

— Не знаю, — честно призналась я.

— Потому что она похожа на тебя, да?

— Ты тоже это заметила?

— Любой бы заметил! — в блекло-голубых глазах Жекипромелькнула некрасиво состарившаяся ревность. — Является в мой дом ствоим портретом и подыхает. А мне — расхлебывай.

— Жека, Жека! О чем ты говоришь? В любом случае — этоне мой портрет… Доске не меньше двухсот лет. Это так, навскидку. Я думаю, дажебольше.

— Правда? — Жека успокоилась и приняласьрассматривать картину. Я присоединилась к ней. Несколько минут мы глазели надоску в полном молчании.

Теперь, при свете дня, портрет больше не производилмистического впечатления. Отличная работа старого мастера, только и всего. Илиболее поздняя стилизация под старых мастеров, но тоже отличная. Едва заметныеброви девушки были удивленно приподняты, а глаза — широко распахнуты. Солнечныйлуч упал на картину, и в глазах девушки вдруг мелькнул тот самый потустороннийогонь, который я уже видела в застывших глазах Быкадорова.

— Что скажешь? — тихо спросила я у Жеки.

— Знаешь, мне кажется, что это очень ценная картина.Только я к ней не подойду…

— О господи, — я придвинулась к картине ипринялась сосредоточенно изучать ее поверхность. — Меньше нужно СтивенаКинга читать. Тем более на ночь.

Никаких следов подписи; ничего, что указывало бы наавторство. Фигура девушки была скрыта белой мантией, сквозь огненно-рыжиеволосы проглядывали крошечные стилизованные звезды — я насчитала их двенадцать.В правом нижнем углу картины, почти скрытый складками мантии, покоился лунныйсерп. Его пересекала полустертая латинская надпись: мне удалось разобратьтолько несколько слов: “…amica mea, et macula non…” Я развернула доску: тыльнаяповерхность была размашисто закрашена маслом. Толстый слой краски так потемнелот времени, что определить ее истинный цвет было невозможно.

— Что ты собираешься с ней делать? — спросила уменя Жека.

— Для начала дождемся Лавруху. Он ведь у нас крупныйспециалист по реставрационным работам. Определим, что это за картина и кому онапринадлежит. А потом видно будет.

— Ты авантюристка, — Жека завистливовздохнула. — И кончишь жизнь в Крестах. Учти, если твоя задница запылает,я от тебя отрекусь. Мне еще надо детей на ноги поставить… Ты ведь не хочешь ееприсвоить, Катька?