Читать книгу - "Время барса - Петр Катериничев"

Маэстро поморщился. Скверно. Эта сволочная штука и раньше прихватывала не ко времени, а после амнезии… Совсем скверно. И еще — тоска. Острая как игла…

Маэстро порой казалось, что он узнавал ее: такой была тоска близкой смерти. Чаще всего — чужой: свою смерть, как и свою пулю, суждено услышать не каждому…

Когда-то на войне она проходила совсем рядом, касаясь руки или слегка колыша волосы; теперь…

Нахлынувшая тьма была серой и непрозрачной, но длилось это лишь мгновение… Маэстро кое-как справился с приступом, сглотнул жесткий шершавый комок. Почувствовал, как ослабли руки, но пленник не проявил ни малейшей попытки вырваться. Для него игра была сыграна. К чему снова рисковать? Интересно, что, после твердого обещания сохранить ему жизнь парень вовсе не расцвел: сник разом, обмяк, будто из его гуттаперчивого тела вынули проволочный каркас. Теперь глубоко запрятанное беспокойство затаилось вялым ленивым зверем; зверь этот может броситься, но скорее — сожрет самого «хозяина» — Маэстро это было знакомо: человека не так ломает несчастье, как призрак несостоявшейся надежды.

Нужно было спешить с вопросами. Пленный бледнел наг глазах: боль, страх, кровопотеря — все это вместе превратило крепкого парня в мятого и больного, атлетически сложенного ханурика.

— Куда пошел вертолет?

— Что? — Пленный мутно всматривался в лицо Маэстро, явно не расслышав вопрос: и пытаясь прочесть его по губам.

— Вертолет? Где он приземлится?

— На базе.

— Где именно?

— Километрах в восьмидесяти отсюда. Под Южногорском.

— Что-то военное?

— Да нет. Просто небольшой пансионат. Типа турбазы.

— Пансионат? С площадкой для посадки вертолетов?

— Там рядом — гаишный домик. С бетонной полянкой.

— Удобно. Как называется турбаза?

— Пансионат «Мирный».

— Красивое название. Главное — свежее.

— Нормальное.

— Много там людей?

— Когда как.

— Сейчас — сколько?

— Человек пятнадцать. Но ожидают прибытия…

— Кого?

— Мне не докладывали.

— А что сам думаешь?

— Крутые какие-то. Из столиц. На усиление.

— На усиление чего?

— Они найдут. Может, вас ловить, а скорее, новых «крестных» ставить. Места у нас богатые.

— На наркоту?

— На тропы. Стоит только чуть-чуть Таджикистан или Чечню войной перекрыть, тропы эти золотыми станут.

— Мертвым золото ни к чему.

Парень вздохнул, скукожился как-то разом, еще больше сник.

— А ты — информированный парниша, — решил взбодрить его Маэстро.

— Не-а. У нас тут как в коммуналке. Если при делах — все про всех знаешь.

— Кроме того, что знать не положено.

— Это да. От лишних знаний и дырки лишние случаются. В голове.

— Публика любопытствующая вокруг турбазы шляется?

— А кому оно надо?

— Мало ли…

— Да нет. Слух давний: турбаза, в смысле — пансионат, принадлежит Управлению делами то ли президента, то ли правительства, то ли Газнефтепрома. Да его еще постоянно передают с баланса на баланс. Черт ногу сломит. Никто и не суется.

— И какой слух вернее?

— Не знаю. Да и какая разница. Сейчас вся страна как матрешка. Под одной вывеской — другая, за ней третья… И какая рожа стоит за всем на самом деле — поди разберись.

— Не, ты точно философ.

— Да ну… Все это знают, а толку? Сели на шею, и ездят. — Пленный вздохнул — и снова затосковал глазами. — Вот только… У каждого поколения — своя война. И найти среди этих войн самую справедливую… — Помолчал, добавил:

— А вообще-то, вы правы. Маэстро. Хорошо бы пожить без войны.

Маэстро хотел что-то ответить, но не успел. На этот раз тьма наползла стремительно, как смерч. Она закрутила, подняла, потащила, уволакивая в полосу грязно-желтого тумана, удушливого, горелого, перекрывающего горло полынной жаждой и запахом горького миндаля.

Пожить без войны?! Ах, эти забавные животные!.. Ах, эти безжалостные двуногие звери… Пожить без войны… Как тогда узнать, кто чего из вас стоит?

Не-е-ет, круг бытия должен быть разумен и органичен: одним время жить, другим — умирать… Пожить без войны… Желать этого возможно, вот только кто же станет выполнять такую неумную и неестественную прихоть? Никто. Потому что прожить без войны нельзя. Нельзя — и точка. А мечтать?.. Да пусть мечтает. Пусть его. Пусть.

Маэстро мотнул головой — и очнулся. Он сидел на земле, закусив губы; издевательский визгливый голос все еще звучал в ушах мерным и монотонным скрипом, а перед глазами словно стелился тот самый грязно-желтый туман, ядовитый и кислотно-едкий. Постепенно, как сквозь пелену, проступило окружающее: блеклое небо, выжженная степь и там, метрах в трехстах, внизу — замершее, уставшее от зноя море. И еще он почувствовал, как крепко, до . судороги, сжаты кисти рук…

Пленник, которого он, Маэстро, машинально, наработанным движением прихватил за ворот куртки перед тем, как упасть в беспамятство, лежал неловко на земле, бледный, с синими губами… Маэстро попробовал его приподнять, тряхнуть: парень был безжизненно тяжел.

Дикая, звериная тоска накатила на Маэстро. Он поднял голову к небу, готовый завыть от собственного бессилия, унижения, рабства. Смерть снова сыграла с ним по своим правилам и оказалась в выигрыше.

Но Маэстро не завыл. Одним движением опустился на четвереньки, пощупал горло: нет, хрящи и позвонки целы, он просто придушил парня, пережав сонные артерии. Привычным, выверенным движением Маэстро развел руки пленному, свел, развел снова, наклонился. Вот так: искусственное дыхание, потом — массаж сердца.

И снова руки, снова-искусственное дыхание, снова — массаж. Пот крупными: каплями покатился по лицу, но Маэстро лишь ускорил движения. Сейчас он был как одна реанимационная машина.

Есть! Щеки раненого порозовели, он закашлялся надрывно, перевернулся на бок… Маэстро сидел рядом и довольно глупо и бессмысленно улыбался. Пленный ощупал горло, довольно дико посмотрел на Маэстро… И — заплакал.

— Попробуй пожить без войны… — наклонившись, прошептал Маэстро пленному на ухо. — За нас двоих.

Потом встал, собрал оружие, сложил все в бывшую здесь же, в машине, сумку, забросил ее на плечо и пошел к обрыву. Через несколько минут он был на краю, готовый сбежать вниз по едва приметной тропке.

Прямо в степи, рядом с обездвиженной машиной, сидел солдат. Безымянный солдат безымянной войны. Он остался жив. Он сидел и плакал, размазывая слезы.