Читать книгу - "Сильвин из Сильфона - Дмитрий Стародубцев"

Сильвин поторопился принять приличествующую, на его взгляд, позу — открытую, но повелительную, и стал ждать появления именитого журналиста.

Сантьяго Грин-Грим проворной спиной втиснулся в кабинет и поспешил плотно притворить за собой дверь, будто его преследовали. Сильвин жадно навел на него фокус. Это был человек курьезного роста и лаконичной внешности; он казался, при всей своей бросающейся в глаза стилистической безукоризненности, вешалкой своего дорогого костюма. Его выручал только несколько бульварный, но эффектный наэлектризованный взгляд, который приковывал внимание.

Грин-Грим. Очень, очень рад вас видеть! Где вы раздобыли такое чудовище, уважаемый Странник?

К вошедшему хмуро приблизился Сатана, обнюхал его и, не обнаружив ничего предосудительного, вернулся на свой коврик.

Сильвин. Вы о братьях Бо-бо? Они родились в чернобыльской зоне.

Грин-Грим. Потрясающе! С такой охраной сам дьявол не страшен! Не одолжите мне их на пару часиков — у меня сегодня вечером встреча с читателями?

Сильвин догадался, что это шутка, и в попытке настроиться на игривую волну посетителя кое-как улыбнулся. А тем временем спецкор «БуреВестника» что-то размашисто черканул в своем блокноте.

Грин-Грим. О, какая мебель! Разрешите присесть?

Сильвин вспомнил, что не предложил знаменитости ни стула, ни чаю, неловко вскочил и засуетился вокруг гостя.

Грин-Грим. Не беспокойтесь, мне совершенно ничего не надо. Разве что-нибудь выпить, если можно. Нет, молоко я не пью. И фанту тоже. Коньяк? Какой? Годится. Двойной сразу, пожалуйста. А лучше тройной. И лимона побольше. Весьма признателен!

Наконец, все формальности остались позади, и интервью началось. Первое в жизни Сильвина интервью. После нескольких милейших вопросов, сдобренных терпким взглядом на брудершафт, искристым юмором и непривычной капелью комплиментов, журналист почувствовал, что его собеседник достаточно размяк — как хорошо отбитый антрекот — и не замедлил направить ему в лицо фаустпатрон своих истинных намерений.

Грин-Грим. Читатели «БуреВестника», впрочем, как и все жители нашего города, ничего достоверного о вас не знают. Многие думают, что вы всего лишь миф. Что за иконой вымышленного образа Странника, довольно привлекательного для публики, если честно, стоят какие-то олигархические кланы…

Сильвин. Это неправда. Я вот он — здесь. Меня даже можно пощупать.

Грин-Грим. Пусть так. Но кто даст гарантию, что вы независимы, что вы не являетесь марионеткой в руках властителей этого мира?

Сильвин. Разве то, что я очистил город от столичных, не говорит о том, что я сам себе хозяин?

Грин-Грим. Но это может говорить и о том, что столичные, как вы их называете, вышли в тираж, образно выражаясь. То есть исторически изжили себя, уступили танцпол более могущественной финансово-криминальной империи.

Сильвин. Чушь.

Грин-Грим. Вы хотите сказать, что покорили наш город только при помощи жалкой кучки оборванцев, которых называете странниками? Но кто в это поверит?

Почувствовав в несдержанно язвительных вопросах Грин-Грима подвох, Сильвин оскорбился и поспешил герметично замкнуться. Журналист, заметив, что карамболина этого интервью приняла нежелательный оборот, тут же сменил лицо, вновь стал лавандово-куртуазным и зачастил искусной фразерской лестью. Фурункул обиды Сильвина мало-помалу сдулся, и он под цепким контролем интервьюера постепенно заплыл в лагуну воспоминаний, поведал о своем детстве, о матери, о том, как пребывал в психушке, скитался по съемным квартирам, годами сидел без работы, голодал, ковырялся в помоях. Далее он проговорился, правда, не вдаваясь в детали, о знакомстве с Германом, о своей попытке самоубийства, и в заключение утонул в соплях переживаний о Мармеладке — единственной женщине в своей жизни, которая погибла при взрыве на площади Согласия. Блокнот Сантьяго Грин-Грима разбухал на глазах.

Грин-Грим. Но каковы Ваши цели? Ради чего всё? Вы сейчас не только решили свои финансовые проблемы, но и обеспечили себя на всю оставшуюся жизнь. Почему бы вам теперь не уединиться где-нибудь в тиши гламурных островов, на вилле с бассейном и под шелест ласковых волн не заняться мемуарами? Мне о таком только остается мечтать…

Сильвин, как мальчишка, съежился под прямым и чуть укоризненным взглядом местного пророка.

Сильвин. Я никогда не видел в деньгах какого-либо смысла. Мне они вовсе не нужны. Я к ним не привык, они меня пугают. Но в них нуждаются тысячи обездоленных нашего города, миллионы в стране и сотни миллионов по всему миру…

Журналист бегло строчил в своем разлапистом блокноте.

Грин-Грим. Вы хотите сказать, что Ваша цель — облагодетельствовать всех бедных? Но за счет кого? Богатых? Отнять и поделить? Или как? Не кажется ли Вам, что это элементарная эксгумация до боли всем знакомых и давно отживших химер?

Сильвин. Химер? Вы все время феноменально искажаете смысл моих слов. Кто говорил отнять? В мире достаточно богатств, чтобы все люди на планете жили счастливо. Просто их требуется перераспределить. Справедливо перераспределить.

Грин-Грим. Для этого существует государство и различные благотворительные организации. Многие из них весьма преуспели на ниве усовершенствования общественных отношений.

Сильвин. Да ну? Особенно в нашем городе.

Грин-Грим. Вы не сердитесь на меня за мои вопросы. Я просто дискутирую с Вами, от имени наших читателей. Я предвижу их сомнения, хотя сам прекрасно Вас понимаю и безоговорочно и с наиискрейнейшим сочувствием принимаю Вашу программу. Итак, кто будет решать, что справедливо, а что нет? Бедные?

Сильвин, наконец, не выдержал. Под чудовищным напором встречных мотиваций, которые приходили ему в голову, кран сорвало, и стихия мыслей понесла его к созвездию Большой Медведицы. Сильвин говорил и говорил — даже Сатана насторожил уши, прислушиваясь, — и казалось, что он стоит на вершине действующего вулкана и поплевывает вниз, в кипящий кратер. Потому что впервые он публично высказывал соображения, которые столько времени не давали ему покоя. В считанные минуты он соорудил перед посетителем грандиозную фортификацию из своих дремучих идей.

Впрочем, маэстро и глазом не повел, лишь отхлебнул алкоголя, закурил без спроса и далее одним щелбаном превратил в руины всю титанически выстраданную систему ценностей Странника.

Грин-Грим. Не кажется ли Вам, что, по крайней мере, часть отверженных обществом людей сами виноваты в своих бедах? Их сегодняшнее положение — не что иное, как наказание за многие проступки. Другими словами, как они жили, то и заслужили.

Сильвин вскипел, немедленно ответил, вновь долго говорил о странниках, об обществе высшей справедливости, воздвигнул целый меморандум, величиной в солнечную систему.

Грин-Грим, в свою очередь, потихоньку, не желая спугнуть удачу, продолжал препарировать Сильвина: оспаривал его тезисы, запутывал его пластичной казуистикой, мастерски подхваливал, подстегивал ироничными репликами. Через два часа он окончательно загнал визави в лабиринт неразрешимых дилемм, из которого имелся только один выход — макароны по-флотски, запах которых, проникший в комнату, давно не давал Сильвину покоя. Не сговариваясь, собеседники смолкли, и кто остался с носом, не определил бы и фотофиниш.