Читать книгу - "Шрам: Легионер - Сим Симович"

в город, вернусь утром. Если что — на связи.

Показал рацию карманную. Караульный кивнул, записал в журнал. Вышли с Фатимой через ворота, пошли в город пешком. Сумерки сгустились, небо фиолетовое, звёзды начали проявляться. Шли молча, она впереди, он на полшага сзади, смотрел по сторонам, проверял нет ли слежки.

Привела в дом на окраине, маленький, одноэтажный, глиняный. Не её дом, сказала — родственников, уехали в деревню, оставили ключи. Зашли внутрь, закрыла дверь, зажгла лампу керосиновую. Комната простая — койка, ковёр, стол, стулья. Чисто, пахнет ладаном и мятой.

Фатима стянула чадру, распустила волосы — длинные, чёрные, волнистые. Сняла платок, показала шею, плечи. Смотрела на него выжидающе, робко. Ждала первого шага.

Шрам подошёл медленно, обнял за талию, притянул к себе. Поцеловал в губы, долго, глубоко. Она ответила жадно, руки обвились вокруг шеи, тело прижалось. Целовались минуту, две, нежно, без спешки. Он гладил спину, волосы, шею. Она дрожала, выдыхала прерывисто.

Раздевали друг друга медленно, осторожно. Её одежда — слоями, много ткани, завязок, застёжек. Его одежда — проще, но оружие мешало, пришлось положить на стол, рядом, на всякий случай. Легли на койку, она под ним, смотрела снизу вверх, глаза влажные, губы приоткрыты.

Любил её долго, внимательно, заботливо. Целовал всё тело, гладил, ласкал. Входил медленно, плавно, ждал когда она привыкнет, расслабится. Двигался ритмично, глубоко, но не грубо. Смотрел в глаза, читал реакции, подстраивался под неё. Это была не механическая связь как в борделях, не быстрое удовлетворение инстинкта. Это было внимание, забота, дарение удовольствия женщине которая привыкла к боли.

Фатима стонала тихо, царапала спину, кусала плечо. Кончила первой, выгнулась, закричала, замерла. Он продолжал, медленнее, нежнее, дождался пока она расслабится, потом ускорился, кончил сам, глубоко внутри, тихо, без крика. Остался лежать сверху, тяжело дышал, сердце стучало.

Она обнимала его, гладила по спине, целовала в шею, в плечо, шептала что-то по-арабски нежное, благодарное. Он лежал молча, чувствовал тепло её тела, запах кожи, волос. Странное ощущение — близость, интимность, которой не было годами. Привык быть один, закрыт, защищён панцирем солдата. Сейчас панцирь треснул, под ним оказался человек уязвимый, нуждающийся в прикосновениях.

Потом откатился на спину, рядом с ней, смотрел в потолок. Достал сигареты, закурил. Фатима прижалась боком, голова на его груди, рука на животе, нога переплелась с его. Молчала минуту, потом начала говорить, тихо, медленно, по-арабски:

— Ты не такой как другие. Не знаю кто ты настоящий — Ахмед-туарег или французский солдат. Может ты русский, как мне кажется по акценту, может ещё кто. Не важно. Важно что ты человек, добрый внутри, хоть и убиваешь. Омар бил меня каждый раз, когда хотел. Говорил что женщина должна терпеть, что это её роль. Другие мужчины тоже били, использовали, выбрасывали. Я привыкла думать что мужчины все звери, дикари, которым нужно только тело, не душа. Но ты… ты гладил, целовал, смотрел в глаза, спрашивал хорошо ли мне. Кто так делает? Никто. Только ты. Первый за всю мою жизнь.

Шрам курил, слушал, молчал. Не знал что сказать. Признаться что он использовал её для информации в первый раз? Что близость была тактикой, способом развязать язык, узнать секреты? Что убил Омара не ради неё, а потому что тот раскрыл бы прикрытие, угрожал миссии? Правда была жестокой, говорить её — ранить женщину которая ищет хоть каплю доброты в мире полном насилия.

Молчал. Пусть думает что хочет. Пусть верит что он благородный, что любил её, что защищал. Ложь добрая лучше правды жестокой. Иногда.

Фатима продолжала, голос тихий, задумчивый:

— Я знаю что ты солдат. Знаю что ты убивал людей, может много. Руки твои сильные, жёсткие, мозоли от оружия. Глаза твои холодные, пустые иногда, как у человека видевшего смерть. Но в постели ты нежный, осторожный, заботливый. Как два человека в одном — убийца и любовник. Не понимаю как это совмещается, но совмещается. Может все мужчины такие, раздвоенные, просто не показывают. Может только ты.

Затянулся, выдохнул дым в потолок. Она права, не зная того. Два человека в одном — солдат и мужчина, машина и человек, зверь и джентльмен. Легион выжигал человечность, оставлял только профессионализм, инстинкты, агрессию. Но где-то глубоко, под слоями брони психологической, оставался кто-то другой. Тот кто любил женщин нежно, тот кто читал Стругацких, тот кто смотрел на звёзды и думал о бессмысленности. Этот кто-то проявлялся редко, в моменты слабости, в объятиях женщины, в тишине ночи. Потом прятался обратно, уступал место солдату.

— Останешься со мной? — спросила Фатима, подняла голову, посмотрела в глаза. — Хоть несколько дней? Я буду готовить, стирать, ухаживать. Не нужны мне деньги, не нужны подарки. Только ты, рядом, живой, тёплый. Чтобы засыпать в твоих руках, просыпаться от твоих поцелуев. Чтобы хоть немного побыть женщиной счастливой, не шлюхой избитой.

Шрам покачал головой медленно:

— Не могу. Завтра утром возвращаюсь на базу. Через два дня новая операция, уезжаем на север. Война не ждёт, приказы не отменяются. Я солдат, моё место там, с товарищами, с оружием. Здесь я чужой, временный гость. Не могу остаться, даже если хочу.

— Хочешь? — переспросила, надежда в голосах.

Помедлил. Хотел ли? Может быть. Усталость от войны накопилась, тело требовало отдыха, душа — покоя. Провести несколько дней в тишине, с женщиной, без выстрелов, без крови. Заманчиво. Но невозможно. Легион не отпускает, приказ есть приказ. Дезертир — предатель, охота на него, трибунал, тюрьма или расстрел. Плюс товарищи — Андрей, Милош, Малик, русская семёрка. Они рассчитывают на него, без него они слабее, уязвимее. Не может бросить их ради нескольких дней с женщиной.

— Не важно хочу или нет, — сказал жёстко. — Важно что не могу. Пойми это. Я не свободный человек, я собственность Легиона. Легион купил меня когда я вступил, дал новое имя, новую жизнь. За это я служу, убиваю, умру когда прикажут. Это контракт, нарушить нельзя.

Она заплакала тихо, лицо уткнулось ему в грудь, плечи тряслись. Он гладил её по волосам, по спине, успокаивал не словами, а прикосновениями. Понимал её боль — искала защиту, ласку, стабильность, нашла солдата который уйдёт утром, исчезнет навсегда. Жестоко, но честно. Лучше расстаться сейчас, чем давать надежду ложную.

Плакала минут пять, потом успокоилась, вытерла слёзы, посмотрела на него:

— Вернёшься когда-нибудь? В Гао, в Мали? Найдёшь меня?

— Не знаю. Война непредсказуема. Может вернусь через месяц, может