Читать книгу - "Из любви к искусству - Андрей Воронин"

– Вполне обыкновенно, – ответил Перельман. – Старый, медный, позеленевший… Ничего интересного.

Варвара задала еще какой-то вопрос, Перельман начал отвечать. О басмановском чайнике никто не упоминал. Хрустя стеклом и перешагивая через обломки, Дорогин двинулся к выходу из музея. Ему казалось странным, что учитель, который отвечал за работу музея, не смог сколько-нибудь вразумительно описать похищенный из этого музея экспонат. Более того, он и говорил-то о нем с явной неохотой, словно этот разговор был ему почему-то неприятен.

Оказавшись в коридоре, Сергей прикрыл за собой дверь музея и огляделся. Коридор был тих и пуст, лишь в музее невнятно бубнили голоса. Дорогин вынул из кармана сигареты, закурил, отошел к окну и стал смотреть во двор. Никаких догадок и предположений по поводу произошедшего здесь дикого случая у него не было. Он и не собирался строить догадки. Его делом было доставить сюда Варвару и Клюева, а патом отвезти их обратно в редакцию. Он не собирался ничего расследовать. Для этого существовали майор Круглов и его подчиненные.

Через окно он видел, как санитары вынесли из дверей школы укрытые простыней носилки. Под простыней угадывались очертания тела. Машины с экспертами во дворе уже не было, а через минуту уехала и «скорая».

Водитель не стал включать мигалку и сирену – торопиться его пассажиру было уже некуда.

Из дверей в сопровождении рослого сержанта торопливо вышел майор Круглое, махнул рукой второму сержанту, который все еще торчал на крыльце, и устремился к милицейскому «уазику». Перед тем как сесть в машину, он что-то сказал бесцельно слонявшимся по двору учителям, и те с видимой неохотой потянулись к дверям. Дорогин понял, что майор предложил им разойтись по рабочим местам, и торопливо, в четыре длинных затяжки докурил сигарету. Учеников в здании не было, но курить в школьном коридоре все равно было как-то неловко, словно из-за поворота вот-вот мог показаться кто-нибудь из учителей, взять за ухо и отвести к директору, как в давно забытые времена золотого детства.

По лестнице, шаркая подошвами по бетонным ступенькам и о чем-то переговариваясь, поднимались несколько человек. Часть их миновала второй этаж и пошла подниматься дальше, а трое или четверо появились в коридоре и сразу же уставились на Дорогина, приняв его, по всей видимости, за сотрудника милиции или коллегу Белкиной. Муму смущенно кашлянул в кулак и отвесил неловкий полупоклон. Строгие педагогические дамы поздоровались с ним вежливо и холодно, после чего разошлись по своим кабинетам, бросая опасливые и любопытные взгляды на взломанную дверь музея.

Одна из них, сутулая и очень некрасивая девица лет двадцати пяти или тридцати (точнее определить было трудно), поблескивая очками то на Дорогина, то в сторону музея, отперла расположенную по соседству с музеем дверь и вошла в кабинет. «Класс изобразительного искусства», – прочел Дорогин укрепленную на двери табличку.

Он не спеша двинулся вперед и постучал в эту дверь, еще не зная, что скажет. У него было явственное ощущение, что в этот кабинет просто необходимо наведаться, но зачем это нужно, он не смог бы сказать даже под пыткой. Вероятнее всего, причиной этому был учитель истории Перельман, а точнее – та почти инстинктивная неприязнь, которую Дорогин к нему испытывал. Перельман зачем-то врал Белкиной, и делал он это не так, как делал бы испуганный и потрясенный до глубины души человек, а как человек, которому есть что скрывать. Муму никогда не считал себя тонким психологом, но лгунов на своем веку он повидал предостаточно и почти всегда мог определить, говорит его собеседник правду или врет прямо в глаза.

– Войдите, – послышалось из-за двери в ответ на стук.

Сергей повернул ручку и вошел в кабинет.

Кабинет понравился ему с первого взгляда. Здесь было светло и чисто. На стенах, помимо неизбежных планшетов с наглядными пособиями, висело множество рисунков – как детских, так и выполненных умелой, явно взрослой рукой. Вероятнее всего, довольно грамотные, хотя и скучноватые, на вкус Дорогина, акварельные натюрморты были написаны учительницей – той самой бесцветной особой в очках, которая сейчас стояла у своего стола, с испугом глядя на вошедшего. Выражение лица у нее было такое, словно она точно знала, что Дорогин пришел пить из нее кровь и грызть ее кости. Похоже, она до икоты боялась всех без исключения мужчин.

Муму заметил в углу возле самого входа треснувшую фаянсовую раковину с потемневшим никелированным краном и понял, как начать разговор.

– Здравствуйте, – сказал он. – Я подумал, что в кабинете рисования обязательно должна быть вода, и решил заглянуть. Мне бы руки помыть… Вы не возражаете?

– Да, пожалуйста, – едва слышно прошелестела учительница, откашлялась и уже более внятно повторила:

– Пожалуйста, прошу вас. Раковина справа.

– Спасибо, я вижу, – поблагодарил Дорогин, повернулся к раковине и пустил воду. – Жуткое дело, – продолжал он, споласкивая ладони. – Я такого сроду не видел. Я ведь сюда попал, в общем-то, совершенно случайно.

Знакомая попросила подвезти. Варвара Белкина. Знаете такую?

– Так это действительно Белкина!

– оживилась учительница. – А я смотрю и не могу понять, она это или у меня уже галлюцинации от нервного перенапряжения. Такой кошмар!

– Боюсь показаться вам циничным, – сказал Муму, закрывая кран, – но люди ежедневно гибнут сотнями по гораздо более нелепым причинам. А этот ваш сторож умер на боевом посту, защищая вверенное его заботам государственное имущество. Только вы не подумайте, что я над ним насмехаюсь. Я абсолютно серьезен. Право же, в его возрасте людям редко подворачивается возможность умереть не просто так, а в бою за что-нибудь конкретное.

– Да, – сказала учительница, – вы действительно кажетесь циничным. Вернее, вы просто циничны безо всяких «кажется».

– Это я так умело притворяюсь, – с обаятельной улыбкой заверил ее Дорогин. – А на самом деле я как в том анекдоте – белый и пушистый. Это ваши акварели на стенах?

– Мои, – сказала учительница.

– Послушайте, но вы же здесь пропадаете! – неискренне воскликнул Муму, обводя взглядом стены. – Вы же настоящий художник!

– Ваша лесть звучит гораздо менее убедительно, чем ваш цинизм, – пресекла его поползновения учительница. – Вы уже помыли руки?

– Гм, – сказал Дорогин. Робость этой серой мышки оказалась такой же напускной, как и его пресловутый цинизм. Теперь следовало срочно искать новую тему для разговора или убираться подобру-поздорову.

В поисках новой темы он снова обвел взглядом увешанные акварелями стены и вдруг замер, увидев что-то знакомое. В простенке между окнами висел натюрморт с изображением пузатого медного самовара. Ручки и носик самовара были украшены каким-то сложным растительным орнаментом, а на выпуклом боку красовался двуглавый орел. Натюрморт был акварельный, и мелкие детали выглядели на нем нечеткими, совсем как на старой фотографии. Не обращая внимания на то, что пауза в разговоре затягивается, Дорогин присмотрелся и увидел на стенах еще пару натюрмортов, которые живо его заинтересовали. На одном был изображен некий медный сосуд – не то сахарница, не то сливочник, а на другом красовался все тот же самовар, но на сей раз в компании чашки и поставленного на ребро блюдца.