Читать книгу - "Красная Луна - Елена Крюкова"

Так я беру билеты?!

Лошади шли голова к голове. Далеко на поле безбожно матерился жокей. По затылку Цэцэг он понял: брать. Затылок лоснился, поблескивал благосклонно.

* * *

Он набрал телефонный номер, который он знал наизусть.

Он произнес в трубку слова, прямо под ее хищным, внимательно-насмешливым прищуром — единственные слова, что ему надлежало произнести Фюреру своему.

Он услышал в ответ то, что он должен был услышать.

Хайдер не удивился. Хайдер не ругался. Хайдер не кричал. Хайдер не молчал. Хайдер сказал четко, ясно, внятно: «Ты где? С кем? Хорошо, что жив. Приезжай. Сегодня как раз мы обсуждаем в Бункере возможность ближайших организованных выступлений. Время приходит. Отлично, что ты объявился. Когда тебя ждать? Ты будешь один?»

И он ответил так же четко, холодно и внятно: «Буду в семь. Не один. С верным человеком. Хайль!»

И Хайдер больше ни о чем не спросил его.

Он протянул мобильный телефон Ангелине. Она положила его не в карман халата — в сумочку. Сбросила халат, и ему смертельно захотелось сбросить, дальше сорвать, стащить с нее платье. Он судорожно сглотнул. Поймал ноздрями аромат пряных духов, исходивший от нее. Почему она душится арабскими духами, духами черномазых? Она должна душиться нашим, родным российским «Лесным ландышем».

Она насмешливо смотрела на тупорылые черные кожаные морды его запыленных «гриндерсов».

Протри тряпкой, — услышал он далеко над собой ее надменно-ледяной голос, — тряпка в шкафу.

Он послушно исполнил, что она велела. Выпрямился. Ее длинные желтые рысьи глаза ударили его наотмашь, и он пошатнулся. А может, он покачнулся от слабости, он просто хотел есть, их тут так дерьмово кормили, в этой ее то ли тюряге, то ли больнице.

Мы поедем в метро? — глупо спросил он.

Мы поедем на машине, глупый щенок. На моей машине, — внятно, как недавно Фюрер, чеканя слоги, произнесла она. — Твой шеф не удивился тому, что ты жив?

Нет.

Молодец твой шеф.

Фюрер.

Молодец твой Фюрер. Я увижу его сегодня?

Ты сегодня увидишь всех.

У него сильно забилось сердце. Всех. Она увидит всех. И он увидит всех. Он увидит всех, и Фюрера и Дегтя, и Баскакова и Паука. Он увидит Чека и Дашку. Фараду и Зубра. И всех скинов. И всех новых, кто влился в движение за это время. За то время, пока он телепался тут, в вонючей больничке, дергался под ударами электрошока. Клянусь Одином, Валхаллой, свастикой и святым Кельтским Крестом, он сегодня даст деру от нее. От Ангелины?! Да, от Ангелины. Он выпрыгнет из ее машины на ходу. Чтобы больше к ней, сюда, никогда не вернуться. И она никогда не узнает, где у них Бункер. Где у них Ставка. Где таится Хайдер — до поры до времени. До поры. Ишь, губу раскатала. Никогда…

Никогда?!

Холодный пот облил его спину. Он услышал над собой ее голос — опять будто издали:

Что, подумал о том, как сбежишь от меня? Только не ври мне. Я вижу тебя насквозь.

Он выпрямился. Усилием воли прогнал туман перед глазами.

Я хочу есть, — сказал он тихо. — Меня затошнит в твоей машине. Дай мне чего-нибудь пожевать. Чтобы я не свалился там… в Бункере.

Она пожала плечами. Вынула из сумочки пакет, развернула. На него опьяняюще пахнуло копченой осетриной, помидорами. Он смотрел на ее грудь в вырезе изящного, строгого темно-зеленого, как малахит, платья.

Слюнки текут?

Он схватил бутерброд с осетриной. Вонзил в него зубы. На миг ему показалось — это он в нее вонзает зубы, в нее.

Они все были здесь. Как он и предполагал.

И романтический Деготь. И бешеный жестокий Баскаков. И Алекс Люкс. И Паук. И Хирург. И Васильчиков. И все его ребята. Фарада только вздрогнул, поглядев на него и на Ангелину рядом с ним, и его черные глаза сначала вспыхнули, потом резко потемнели. Сколько глаз, сколько разных глаз глядело на него! И никто не произнес ни слова. Говорили глаза. Глаза кричали ему: ты восстал из мертвых, Косов, значит, ты почти что Бог. Каждый человек может стать Богом. Нас так учил Хайдер. И все Фюреры на свете. Если ты восстал из мертвых — мы пойдем за тобой.

Глаза. Глаза. Десятки глаз. Сотни глаз. В Бункере было темно — Фюрер распорядился не жечь свет. Он тут был краденый, и тайный счетчик могли засечь на станции. Исключение делали только для концертов, когда надо было врубать на полную катушку аппаратуру. Глаза. Глаза. Что такое глаза? Глаза — это чертово зеркало души?! Ни черта. Глаза — это маска, надетая на душу. Это пальцы, которые тебя ощупывают. И ты сам хочешь зажмурить веки. Ничего не говорить. Молчать. Убежать от них.

Голубые глаза Хайдера. Чуть раскосые и сильно голубые. Как он ощупал его всего глазами! Будто раздел и обыскал. Вмиг. И ее — Ангелину — тоже. Над красивым декольте платья Фюрер обнаружил не лицо светской дамы или тупой простушки — лицо царицы. Что через миг-другой запросто обратится в морду тигрицы.

И это Хайдера устроило. Это Хайдеру понравилось. Архип видел это.

Что ж, на это он и рассчитывал. «Кошка — наша. Умеет по-нашему мяукать. Я же говорил…»

Его шатало от езды в машине. От запаха осетрины — он преследовал его. От запаха ее пряных противных африканских духов. Белая женщина не должна душиться духами черножопых. Это претит белой женщине. Истинная арийка…

Ему вспомнилось, как еще до побоища на рынке он с Зубром здесь, в Бункере, залез в Интернет и отправил письмо немецким скинхедам. Письмо было бодрое и доброе. «Здравствуйте, дорогие немецкие скинхеды! — старательно, высунув язык, набирал на компьютере Зубр. — Пишут вам ваши славянские братья-скинхеды. Мы тут у нас в Москве мочим всяких наглых чурок, ниггеров и жидов, и вы, наши дорогие братья, делайте там, в Германии, то же самое. Напишите, как вы живете? С братским приветом ваши братья-арийцы, славянские скинхеды». Они и ответ из Германии выудили — и чуть было не расчувствовались, да немецкого оба не знали, пришлось Хайдера звать, он им текст ответа перевел, и они так и застыли перед монитором с разинутыми ртами. «Здравствуйте, русские скинхеды! Мы рады тому, что вы у вас, в вашей Москве, мочите всяких поганых ниггеров, чурок и жидов, но что это вы называете себя нашими братьями-арийцами?! Никакие вы не арийцы, а вы поганые грязные славяне и будущие наши рабы, вот вы кто! И мы, когда перебьем у нас всех наших черножопых, тут же подадимся к вам — бить вас, грязных русских свиней, чтобы и духу вашего не осталось на нашей чистой арийской планете. Пока. Ваши настоящие арийские скинхеды, Новые Правые». Он, Архип, долго думал: как это могло быть? Мы — арийцы, вы — арийцы, они — не арийцы… Кто же — ариец? И кто же — чист? И кто же — настоящий? Он чуть голову себе не сломал. Свою бритую долыса голову. И бросил думать, почувствовав, что сходит с ума.

Тишина, — медленно, тихо сказал Хайдер, взойдя на трибуну, возвышаясь над всеми, расставив ноги, уткнув кулаки в бока. Сегодня он был при полном параде — в черных штанах-галифе, в черной рубахе, и рукав рубахи был перехвачен белой повязкой с красным кругом, и в круге топорщился, топырил ноги черный священный Кельтский Крест. Знак священной смерти. Знак жизни, борющей самую последнюю, черную смерть.