Читать книгу - "Красная Луна - Елена Крюкова"

Она, держа его в объятьях, слушала его. Как она умела слушать! Потом грубо оттолкнула, вырвалась из-под него, отерла потный живот руками, застегнула на груди, на животе халат.

Ты халат запачкала, — тихо сказал Архип, дотрагиваясь до снежно-белой, накрахмаленной ткани. — Ты…

Не бери в голову. Отстирается. — Ангелина легко ударила его по руке, стряхивая с себя его руку, как паука, скорпиона. — Тише! Говори тише. Мне кажется, Суслик проснулся.

Ангелина, — сказал он беззвучно, приблизив к ней лицо, следя в темноте за скользящим, убегающим взглядом ее широко расставленных кошачьих глаз. — Я тебе… я тебе все, как на духу… Но ты же не агент… Ты же не агент, да?.. Ты же — не сдашь меня… Наше движение в России запрещено. Мы — закрытое общество. Мы…

Веди меня туда.

От неожиданности он опустился на корточки, так, на корточках, сидел перед ней, выпрямившейся во весь рост, расчесывающей темно-красные, гладкие волосы. Она уложила волосы в пучок, заправила под белую врачебную шапочку.

Что?.. Что… ты сказала?..

Веди меня туда. К своим. Я хочу вас всех видеть!

Тише, тише, тише…

Она тоже опустилась перед ним на корточки. Он изумленно глядел на нее, на ее лицо, ставшее внезапно не тигрино-хищным, а озорным, как у подзаборной девчонки.

Я хочу вас всех видеть, — повторила она твердо, вполголоса.

Как? — У него задрожали руки. — Я же здесь… меня же отсюда не выпустят!.. Я — пленник…

Пленник? — Сидя на корточках, она опустила руки ему на плечи, и ее ладони, казалось, прожгли его больничную пижаму. — Это твой миф. Его придумали для тебя те, кто стоит на пирамиде выше тебя. Стань выше их.

Как?!..

Я тебе помогу. — Ее глаза опять заблестели зелено, фосфорически. Хищно раздулись ноздри. — Я выну тебя из больницы на вечер. Никто не заметит. Только на вечер, слышишь. Я дам тебе телефон. На остаток этой ночи. Созвонись… с кем надо. Лишнего не болтай. Скажи: «Я приду к вам вместе с верным человеком, меня отпускают, но мне надо вернуться». Если ты помнишь телефонные номера, конечно.

Архип почувствовал, как горло перехватило, как душащая петля захватила шею и поволокла вбок. Он рванул воротник пижамы, потную майку на груди.

Ангелина… а ты не шутишь?!

Шучу. Конечно, шучу. А мы с тобой, мальчик, вместе пошутим над теми, кто владеет нами. Держи телефон. Завтра утром, рано, до обхода, я принесу тебе твою одежку. Я сама ее почистила. И твои «гриндерсы» тоже. Все твое скиновское добро лежит у меня в шкафу.

Она вытащила из кармана халата телефонную трубку. Кинула Архипу, как в цирке. Он неуклюже поймал на лету, чуть не выронив ее, чуть не разбив об пол. Она повернулась и пошла вон из палаты — босиком, чтобы не цокать каблучками. Свои модельные туфельки она держала в руке. Кажется, она что-то тихо напевала, еле слышно.

Он тупо глядел ей вслед.

«Бесценный материал, бесценный, воистину бесценный. Я должна туда попасть. Должна. Должна. Только не обманывай себя, что это все тебе нужно, волчица, для твоей диссертации! Это просто нужно тебе. Тебе самой. Как воздух. Как ветер. Как жизнь. Как живой острый штык этого бедного мальчика. Как эта зловещая Луна в окне».

* * *

Ахалтекинская белая лошадь нетерпеливо переминалась с ноги на ногу перед одетой в жокейский черный костюм Цэцэг. Монголка успокоительно оглаживала ее по спине, по потной грациозно выгнутой холке.

Ну-ну, Сакура, не играй, детка, не волнуйся… Я с тобой… Сейчас поскачем…

Цэцэг любила быструю скачку. Круг за кругом она делала по ипподрому, низко пригнувшись к холке лошади, крепко сжав бедрами и лодыжками горячее, ходящее ходуном лошадиное тело. Ефим в это время, как и подобает настоящему мужчине, отнюдь не сидел в рядах амфитеатра, а скакал рядом с ней. Вот и сейчас он, на коне по кличке Боинг, гарцевал рядом.

Не копошись, Цэцэг! Давай живей! И поскачем! Время, время…

У тебя все рассчитано по секундам… жмот!

Как подброшенная пружиной, она вспрыгнула в седло. Сидела в нем, как влитая. Елагин понимал ее страсть к лошадям. Степная кровь искала выхода — и находила его. Бешеная скачка, пусть не в широких и вольных степях — на ипподроме, остро пахнущем опилками и конской мочой, вливала в нее свежесть, новые силы. После катания на лошади она хорошела, как после любви. Цэцэг и лошадь — о, это было одно. Женщина-кентавр. Женщина-Чингисхан. Да, такою вполне могла быть дочь Чингисхана. Такой раскосой… бешеной… выносливой… такой белозубо улыбающейся, хохочущей, оборачивая голову на скаку: попробуй догони!

Догоняй! — крикнула она и ударила Сакуру пятками по бокам. Лошадь взяла с места стремительно, рысью, Цэцэг обняла ее за лоснящуюся шею. Ефим поскакал за ней. У Боинга был хороший аллюр. Уже через минуту кони шли вровень, голова к голове. Ефим, обернувшись, мог видеть лицо Цэцэг.

Ты что-то побледнела! — крикнул он ей на скаку. — Даже скачка тебя не румянит! Плохо спишь ночи?

Цэцэг не отвечала. Сморщила короткий нос. Смотрела вперед. Ее глаза, сузившись до предела, превратились в черные кедровые иглы. Вдалеке от них, скачущих, на ипподромном поле, слышался грубый окрик жокея: «Где вальтрап?! Только что был здесь! Кто стибрил!»

Эй, подруга! — Копыта стучали по дорожке ипподрома часто и глухо; так стучит сердце. — Хочешь загореть? Эй, слышишь меня!.. Полетим на юг?.. — Конь скакал по ним резво и весело, как бы играючи, он видел сверху, как шевелятся его уши, раздуваются ноздри, ловя воздух. — Завтра билеты возьму! Неделя счастья нам не повредит! Скажешь мужу… что летишь с подругой!.. на песочке поваляться, апельсинчиков пожрать…

Она обернулась, опять опередив его. Белые зубы сверкнули на смуглом лице. Сейчас она была похожа на мальчика.

Я ему и всю правду могу сказать! Что я с тобой лечу! Куда?! В Египет?!.. На Лазурный берег?.. он мне опротивел, там одни «нью рашн» шатаются…

Нет! К черту Лазурный берег! К черту Ниццу! Она мне и самому надоела как собака! В Иерусалим!

Лошади взрывали копытами песок, опилки. Пришпорив коня, Ефим снова догнал белошкурую Сакуру.

О, в Иерусалим?.. — Цэцэг, пригнувшись к холке лошади, дышала тяжело, хватала ртом воздух. — Эк куда тебя потянуло! Ну да, это мысль… пока там очередной войны еврейско-арабской не грянуло…

«Моего коня зовут Боинг, — подумал он с внезапной злостью, — не могли лучше животину назвать». На миг ему представились эти два несчастных небоскреба, каменные свечки Всемирного Торгового Центра в Нью-Йорке. Два «Боинга», полные людей, врезались в них.

Почему ты об этом думаешь? Ты разве причастен к этому делу?

Ты причастен ко многому, Ефим Георгиевич. Не ври себе. Не закрывай сам себе глаза, уши и рот ладонями. Ты все видишь и слышишь. Если тебе выколют глаза и отрежут уши, думать-то ты не перестанешь все равно.