Читать книгу - "Адриан Моул. Годы прострации - Сью Таунсенд"

Утром мать привела Грейси. У бабушки с дедушкой девочка вела себя безупречно. Ни истерик, ни грубостей, ни бредовых фантазий, то есть с луной она в беседы не вступала.

Мать резко помолодела. Я спросил, уж не пользуется ли она защитной, питательной и якобы идеальной для кожи сывороткой «Бутс № 7». (Я слыхал, что женщины без ума от этого снадобья.)

— Нет, — ответила мать, — но я намерена ее приобрести. А выгляжу лучше, потому что сплю теперь по восемь часов. С тех пор как Гордон национализировал «Северную скалу», мы с твоим отцом можем наконец спать спокойно.

— Ты так говоришь о премьер-министре, что можно подумать, будто он твой закадычный друг, — сыронизировал я.

— Я чувствую, что Гордон втайне симпатизирует рабочему классу, и когда он более-менее освоится, то всем покажет, на чьей он стороне.

Я долго смеялся над умозаключениями матери, а потом кое о чем ей напомнил:

— Было время, когда ты похвалялась принадлежностью к среднему классу.

— Я никогда не причисляла себя к среднему классу, — отнекивалась мать. — Это все твой отец. Он полагал, что торговля электрообогревателями открывает ему двери в уборную для директорского состава.

Когда мать ушла, я с пристрастием расспросил Грейси о том, как ей живется в Фэрфаксхолле. Девочка поведала следующее:

— Хьюго и мамочка спят в большой кровати за занавеской… Хьюго подарил мне щеночка, я назвала его Снежок, потому что он весь-весь беленький. Хьюго учил меня ездить галопом на Нарциссе, а сплю я в кроватке для принцессы из ИКЕА.

Я спросил, не скучает ли она по мне, бабушке и дедушке Моул.

— Нет, — был ответ, после чего Грейси целиком переключилась на Бернарда, как раз раздававшего карты для игры в «Счастливую семью».

В самый кульминационный момент (мне оставалось заполучить мистера Булку, пекаря, чтобы выиграть) на кухню ворвался Бретт с криком:

— «Беар Стернз» лопнул!

Бернард, Грейси и я переглянулись в полном недоумении.

— Вы, конечно, понятия не имеете, что это такое? — презрительно спросил Бретт.

— Нет, — признался я, — но ты нам обязательно расскажешь, верно?

— Это один из самых крупных инвестиционных банков Америки, — снисходительно разъяснил мой полубрат. — Одно из наиболее престижных учреждений на Уолл-стрит.

— Свят, свят, свят, — откликнулся Бернард.

— Ты запоешь совсем другую песню, — накинулся на него Бретт, — когда международные финансовые институции рухнут и тебе ничего не останется, как бунтовать на улицах и грабить супермаркеты, чтобы выжить.

— Послушай, милок, — невозмутимо ответил Бернард, — у меня за плечами шесть десятков лет. Бунт меня уже как-то не привлекает. Я просто тихонечко допьюсь до смерти, а грабежи оставлю подрастающему поколению.

Бернард взял карту и отбросил ее. Это был мистер Булка. Я жадно схватил пекаря, как пес жирный кусок мяса, и торжествующе воскликнул:

— Я выиграл!

Просматривая воскресные газеты и вынимая из них финансовые страницы, Бретт бубнил:

— Неликвидность глобального капитала — это еще хуже, чем стагнация на рынках в прошлом августе. Как далеко зайдут центробанки в своем стремлении поддерживать на плаву систему, которая явно пришла в негодность?

Никто из нас не мог ответить на этот вопрос. Бретт ушел, сказав напоследок, что, будь у него начальный капитал, он выстроил бы систему, защищенную от кризисов. Мне почудилось или Бретт действительно как-то уж очень пристально поглядел на полку с консервами?

Разогревая в микроволновке три порции картофельной запеканки и открывая банку горошка, я думал о Георгине: наверное, сидит сейчас на Елисейских Полях и любуется Парижем, уплетая улиток и запивая их розовым вином.

После обеда Бернард повел Грейси в лес, где уже распустились колокольчики. Я лег в постель и заснул, обнимая подушку Георгины. Проснувшись, обнаружил на кухне банку с поникшими колокольчиками, а Бернард сообщил, что международные финансы упали еще на 3 процента и финансовые эксперты предрекают массовую безработицу и увеличение числа бездомных по причине ипотечного краха. Эту речь Бернард произнес так, будто говорил на иностранном языке.