Читать книгу - "Белогорская крепость - Наталия Иосифовна Ильина"

Такое мог сочинить лишь чиновник средних способностей и незаконченного образования. А вот составитель утверждает, что эту косноязычную фразу народ придумал! В какой же области заговорили суконным языком? Куда выезжать фольклористам? Куда спешить встревоженным языковедам?

Полагаю, впрочем, что спешить ученым никуда не придется. Нет в нашей стране области, где бытуют подобные «маленькие жемчужины». Они не в народе родились. Их сочинил сам составитель. Это он придумал новые варианты, ломая и искажая пословицы. «Пословица век не сломится». А вот ее на наших глазах ломали, корежили, фальсифицировали. Разве можно поверить, что народ сочинил вот это:

«На то и соревнование, чтобы начальники не дремали».

«Любишь наряжаться, люби и наряды на работу».

Данный сборник мыслился издательством как подспорье лекторам и пропагандистам. Острое слово подхлестывает внимание, вызывает, как пишут в отчетах, оживление в зале. Но вообразите лектора, произнесшего: «Пьянство — большой порок человека». Оживится ли зал? По-моему, нет. И «сберкнижка лучше кубышки» не так уж, мне кажется, художественно сказано, чтобы обрадовать зал. Тем ли оружием вооружило издательство лекторов?

Кто дал право составителю помещать в сборник под рубрикой «народное» унылые санпросветовские поучения? Поучать никому не запрещается. Можно писать брошюры о вреде алкоголя, о правилах вежливости, о гигиене и санитарии. Можно и самому сочинять поговорки, но подписывать их своим именем. А вот выдавать собственные сочинения за народные запрещается. Мы бережем памятники старины, иконы Рублева, народное творчество. Это золотой фонд нашей культуры. А пословицы разве не золотой фонд?

Но наш составитель, видимо, смотрит на дело иначе. Пословицы для него ценны прежде всего тогда, когда играют роль служебно-воспитательную. А если какая из пословиц на эту роль, по его мнению, не годится, он меняет «щуку» на «соревнование», а «карася» на «начальство».

«Чистому все чисто», — сказал тот же Даль. И он же сказал: «Что худо, того бегай, что добро, тому следуй, но не прячь, не скрывай ни добра, ни худа, а покажи, что есть».

1967

КАТЯ ЗА ГРАНИЦЕЙ

«Любопытно будет понаблюдать, как это юное существо, стопроцентный продукт нашей жизни, вдруг окажется лицом к лицу с проклятым капитализмом», — говорит в рассказе «В Лондоне листопад…» пожилой переводчик, обращаясь к своей жене. Переводчик едет с туристской группой в Англию. С ним едет его дочь, студентка Катя. Катиному восприятию чужой жизни и посвящен рассказ.

Англия как-то сразу, с первого взгляда не нравится Кате… Вот бродит она по улицам Лондона. «Домики-то одинаковые, а фасады квартир все разные». Каждый хозяин окрашивает фасад в какой хочет цвет. По мнению Кати это «смешно немножко» и объясняется «пресловутым английским индивидуализмом».

Посетив Вестминстерское аббатство, Катя обнаруживает, что под каменными плитами пола находятся могилы великих англичан. Это не нравится Кате. Она находит это «странным». Тут следует заметить, что в России великих людей хоронили некогда точно так же: под плитами храмов, соборов… Видимо, Катя этого не знала, иначе трудно понять, почему у нас это не странно, а у них — странно.

Посетив родину Бернса, Катя размышляет над его творчеством и приходит к выводу, что Бернс «в чем-то сродни нашим Кольцову и Шевченко. Только, думается мне, Шевченко покрупнее и как поэт, и как личность».

Катя посещает Оксфорд. «Поболтать бы со здешними ребятами, узнать, какие они. Чем живут, чем дышат. Где там! Нас все время торопят, у нас расписание!» Пока туристскую группу, а с ней и Катю «водили от одного колледжа к другому», Кате «почему-то все время думалось… что не очень-то веет здесь нашим добрым золотым товариществом».

Вполне возможно, что не веет. Читатель готов с этим согласиться. Однако любопытно бы выяснить: каким образом удалось Кате установить, чем тут веет, а чем — не веет, если она не смогла поговорить ни с одним студентом?

Проходя по лондонской улице, Катя заглянула в окно. За окном — зал. В зале стиральные машины, и местные жители «сами управляются возле них со своим бельишком». Внимание Кати привлекает юная пара. Он «сердито листает потрепанную книгу». Она положила голову ему на плечо. Лицо у нее бледное, «ни кровинки», в глазах «равнодушие, усталость». Это зрелище вызвало у Кати чувство неловкости, будто она «ненароком подсмотрела чужую беду — беду, которой ничем не поможешь».

Но где беда? — изумляется читатель. Не могла же, в самом деле, Катя думать, что люди, ожидая, пока выстирается их имущество, должны водить хороводы и громко петь? А если хороводов нет — то беда!

Право, торопливость Катиных наблюдений и поспешность выводов заставляют думать, что эта юная студентка отправилась в путешествие, заранее зная, что ничего отрадного, ничего поучительного на ее пути не встретится…

Но вот Катя посещает магазины. «Ох уж эти магазины… где можно купить все… В них, если ты не кремневой души человек, как-то малость обалдеваешь».

Значит, хороши магазины? Однако писательница Клавдия Семеновна, остановившись перед витриной, вот что говорит Кате: «Красиво? Соблазнительно? Человек, милая девочка, устроен весьма несовершенно, и несовершенством его природы очень уж ловко и бесстыдно пользуются здесь! Мы так не умеем, да и ни к чему это нам…»

Но почему же? — вновь изумляется читатель. Очень бы даже нам к чему хорошие магазины, красивые витрины. И мы стремимся к тому, чтобы в магазинах можно было купить все! А если чего не умеем еще — тому учимся. Но Катя, видимо, думает иначе, ибо она «не могла не признать справедливости» рассуждений Клавдии Семеновны.

Дамы зашли в магазин. Там «Катюша продуманно, не спеша — хотя внутри у нее что-то дрожало — выбрала для мамы песочного цвета кофточку-джерси».

Что же все-таки дрожало внутри у Кати? Об этом автор умалчивает, и читатель волен делать предположения… А не вырывается ли здесь героиня из жестких рамок заданности? Быть может, ее внезапная дрожь при виде кофточек — это штрих, родившийся непроизвольно? Вообще говоря, не слишком ли большую нагрузку взвалил автор на хрупкие девичьи плечи? Оставить бы Катю в покое: нравятся ей кофточки, привлекают витрины — и бог с ней! Разумно, в конце концов, заметила Клавдия Семеновна, что «ничего крамольного в этом нет».

Но автор неумолим, и Катя берет себя в руки. Сейчас она кое-что разъяснит читателю относительно пресловутого западного сервиса. Вежливость продавцов, конечно, приятна, так-то оно так, но… Но вот Кате пришлось вторично пойти в магазин: продавщица по ошибке завернула платье не того размера. «Платье тотчас обменяли. И с извинениями… Катюше были тягостны преувеличенные извинения старой дамы, суетливая ее торопливость».

Как тяготит эта вежливость! И в самом деле: что случилось? Ну дали не то