Читать книгу - "Плавучая опера - Джон Барт"

Если вам еще не надоело это читать, я, с вашего позволения, не стану вдаваться в объяснения, почему не сразу сообщил, что Джейн Мэк моя любовница, все о другом распространялся - какой мне предстоял необычайный день; что тут, собственно, воду толочь, ведь сами, должно быть, знаете: бывают вещи действительно важные и не так чтобы особенно, а если не знаете, стало быть, в искусстве рассказывать истории вы еще больше профаны, чем я, и растолковывать тогда и вовсе уж бессмысленно. Ну, в общем, она моя любовница, очень хорошая кстати. А мы с Гаррисояом Маком - самые настоящие друзья, так что треугольник получается равнобедренный. И в этом треугольнике замечательно все устроено: каждый из нас любит остальных двух всей душой, верней, старается любить, как только может, и у Джейн с Маком очень даже хорошо это выходит. Я же - ладно, обо мне потом поговорим. Пока скажу.вам только, что для Гаррисона никакой не секрет, как часто навещала мой номер его жена, еще с 1932 года начиная и до самого 1937-го, и делила со мной ложе. Ровно шестьсот семьдесят три раза она со мной спала, - он, возможно, точной цифры не знает, но только оттого, что Джейн подсчетов не ведет, зато я веду со всей тщательностью.

Теперь, пожалуй, объясню, как у нас все это устроилось, история занятная, а капитан подождет свой "Шербрук", пропустит одну главу, ничего.

С Гаррисоном Мэком я познакомился в 1925 году на вечеринке, которую устроил мой сокурсник по юридической школе в Мэрилендском университете. У него была квартира где-то в Гилфорде - это из лучших районов Балтимора, - и надрались мы изрядно. Надо сказать, что в те дни у меня как раз начинались приступы мизантропии и нелюдимости, целый такай период в моей жизни выдался - с 1925 года по 30-й. Мне тогда по разным причинам прискучили обыденные устремления и радости людские, и, хотя право я изучал все так же усердно (больше по инерции, впрочем), с ближним я старался соприкасаться лишь в меру необходимости, проникшись безразличием ко всему, чем ближний живет. Просто подвижником я все те пять-шесть лет прожил этаким буддийским монахом из какой-нибудь эзотерической секты. Тоже был в своем роде ответ на вопрос, который меня всю жизнь преследует, и, хотя давно уж все это в прошлом, и сейчас с удовольствием мне те годы вспоминаются - приятно оказалось с такой вот стороны зайти.

Знаете, этак таинственно выглядишь, когда встанешь от всех в стороне где-нибудь у окна в нише, покуриваешь да поглядываешь на всю эту гогочущую ораву с видом мудреца, которого ничто не потрясет, не: взволнует. Находились очень даже славные люди - Гаррисон Мэк в их числе, - считавшие, что мне ведомы глубины, им недоступные, и стремившиеся поближе со мной сойтись, а женщины находили, что я, какая прелесть, ужасно застенчивый, так что, случалось, ни перед чем не останавливались, только, как одна из них выразилась, "сунуться бы за занавеску страха, притворяющегося высокомерием". Кое-кто и сунулся, ну а я тоже кое-кому сунул.

На той вечеринке о знакомстве со мной особенно хлопотал какой-то дюжий, красивый парень - подошел к окну, у которого я расположился, представился: Гаррисои Мэк, и чуть не час молча простоял рядом, - со временем я выяснил, что Гаррисон, сам того не замечая, чуть не до мелочей перенимает манеры да и настроение всякого, с кем его сведет судьба, замечательное, скажу вам, свойство, ведь сразу становится понятно, что своего-то у него ничего нет, ни настроений, ни манер. В конце концов мы разговорились о том о сем - о рабочем движении, сухом законе, о праве, о Сакко и Ванцетти, климате Мэриленда, все этак походя, двумя-тремя фразами. Выяснилось, что Гаррисон человек небедный, папаша его, старший Гаррисон Мэк, владеет компанией, соленьями и маринадами занимается. Плантации, на которых выращивают продукт, после всевозможных операций поступающий потребителю в банках с этикеткой "Мэковские огурчики", расположены на восточном побережье, а оттуда он доставляется на завод в Балтиморе, где его подвергают изысканной обработке, и поэтому у Мэков летние домики по всему побережью, так что места, где я в юности часто бывал, оказались Гаррисону хорошо знакомы. Вот мы и поболтали с ним по-светски - про соленья да про капиталы.

Он был хорош собой: мускулистый - с детства к хорошему мясу привык, - прожаренный солнцем, глаза ласковые, нос прямо-таки римский, а беседу ведет непринужденно, сразу видно, что в колледже Джилмэна обучался, и костюм на нем отличный, аристократ, да и только, но вот беда-то для семейства его, Гаррисон в ту пору коммунистом сделался. И не каким-нибудь там болтуном салонным, а настоящим коммунистом: листовки писал и на митинги ходил, продал свою яхту, машину, на заводе Штуца сделанную, тоже продал - в общем, чуть не всего, что было у него, лишился, жить-то надо было, а на что, если папаша деньги ему давать перестал; каждый день Гаррисон по десять часов, не разгибаясь, строчил да строчил пропаганду, линию партийную отстаивал, а потом чушь эту дешевую распространял среди рабочих, и на мэковском маринадном комбинате тоже распространял, и вместе с прочими агитаторами бока ему мяли разные там штрейкбрехеры да подонки - среди них попадались служащие мэковских заводов.

Они хорошую зарплату получали, и не нравилась им эта его деятельность, - да, а вот в данный момент он как раз собрался сочетаться браком с одной интеллектуалкой-большевичкой, ужас до чего грубошерстная девица была, отродясь такого страшилища не видел, зато с идеологией у нее комар носа не подточит, - в общем, насколько я при нашем знакомстве понял, мозги у него тогда совсем скособочились, хорошо еще, что хватило соображения в партию все-таки не записаться, чтобы членские взносы исправно платить, а напугался он, как бы из-за этого его далеко рассчитанные планы не пошли прахом.

Одно хорошо: Гаррисон, может и сам того не подозревая, выбрал в тот вечер единственный способ расположить меня к своей персоне - сразу дал мне почувствовать, как я ему нравлюсь. Человек он тогда был очень симпатичный, да и сейчас таким остался, вот я и подумал: а почему бы подвижнику не обзавестись другом, что в этом плохого? Сама эта полная чужеродность всего, чем он увлекался, собственным моим интересам, если хоть что-то могло меня в ту пору интересовать - впрочем, еще незадолго перед тем я следил за усилиями социальных реформаторов с некоторым сочувствием, - с моей стороны способствовала нашему сближению, он же, как впоследствии выяснилось, пленился моим трансцендентным неприятием (его слова), которое я выказывал в отношении вещей, для Гаррисона жизненно важных. Короче говоря, мы тут же подружились и на рассвете, уже плохо соображая, пошли допивать ко мне - топали по обсаженным можжевельником улицам Гилфорда мимо всех этих особняков и горланили "Интернационал" по-французски.