Читать книгу - "КГБ шутит. Рассказы начальника советской разведки и его сына - Леонид Шебаршин"

Вот здесь Генерал начинал серьезно злиться на своего воображаемого собеседника, а проще – на самого себя. Тезис – антитезис, аргумент – контраргумент, утверждение – опровержение. Так жить нельзя. Нет, не начальников, не друзей, не партнеров, а добрых и умных людей поминал про себя Генерал. Все его предки были православными, и сам он был православным, временно смущенным атеизмом. Символы были нужны. Крестное знамение было символом принадлежности к великой и вечной общности. Люди, которых поминал он, принадлежали к этой общности – умных и добрых. И не было среди них ни эллина, ни иудея, ни мусульманина.

«Мне довелось шесть раз побывать на беседе у Юрия Владимировича, – выводило перо (над этой фразой он задумался: побеседовать с Ю.В.? встречаться с Ю.В.? быть принятым? говорить с…? Все не то! Пусть так и останется – официально, сухо, в соответствии со стилем того времени. Стоит мимоходом заметить, что Старик частенько задумывался над пустяками, будто был где-то высокопоставленный и строгий адресат. Старые рефлексы никогда не покидают человека). – Был я тогда, в 1974–1981 годах, не так уж молод, но не слишком умен и, во всяком случае, непредусмотрителен. Надо было думать о будущих воспоминаниях, записывать как можно подробнее каждое слово председателя и свои глубокомысленные ответы, дабы можно было когда-нибудь наставлять молодежь былой мудростью. Ни о чем этом не думалось. Я докладывал начальству о беседах, работал “в соответствии с указаниями”, но “с учетом обстановки”, и быстро забывал, о чем же говорил со мной Юрий Владимирович. Не было времени заботиться о будущем, хотя в ту пору еще не вполне оформилась и мысль, что в будущем мало кого будет интересовать наше прошлое и тем более такие детали, как беседы председателя с резидентом по сугубо конкретным делам.

Остались впечатления, разумеется, отчасти искаженные. Уж слишком, казалось, была велика пропасть между одним из небожителей и простым смертным. Служивый восторг перед воплощением высшей власти, непостижимой мудрости. Нужны были еще годы, чтобы понять незавидную участь и специфическую направленность талантов вершителей наших судеб: они умели выживать и держаться за власть в жестокой борьбе. Это не тот дар, который может очаровать разумного человека. У Юрия Владимировича этот дар, несомненно, был. К счастью, не он формировал этого человека. Не только он. Было еще и обаяние незаурядного ума».

Генерал перевел дух, перечитал написанное и огорчился: получалось плоско и было непонятно, чем же, кроме служебного положения, мог очаровать оперативного работника Андропов.

Вспоминался огромный сумрачный кабинет, казенная мебель, оставшаяся здесь с двадцатых годов: стол из карельской березы, крытый зеленым сукном, старомодные стулья, зеленый абажур настольной лампы. Фигуры хозяина не было. Впрочем, последняя беседа в этом кабинете начинала всплывать в памяти. Шел июнь 1980 года. Генерал приехал в Москву из Тегерана в отпуск.

– Юрий Владимирович! Это наш резидент в Тегеране, – представил его начальник Службы.

– Да я-то помню, что он наш резидент. А вот он нас забыл!

Что мог сказать, оправдываясь, резидент? Что весь тот апрельский день, когда американцы пытались выбросить плохо задуманный и еще хуже исполненный десант на Тегеран, он метался по своим связям и пытался выяснить хоть что-то существенное? Что именно поэтому он не сидел около шифровальщика и не изобретал срочных сообщений для Центра? Сказать было нечего. Сидел резидент, понурив голову, и ждал справедливой кары. Он знал, что любая кара может быть только справедливой, и не пытался отпираться и оправдываться. Разжалобить начальство он не хотел. «Я свое дело знаю и делаю его так, как могу, – мелькало в повинной голове. – Лучше не получилось. Объявите выговор, злее буду. Найдите кого-нибудь умнее, кто умеет с ходу врать».

Ничего этого он, разумеется, не сказал, а молчал, уставя взгляд в затейливый завиток карельской березы. Ее древесина скручивается так причудливо жестокими северными ветрами и морозами. Береза выживает.

Не было ни громов, ни молний, ни начальственного пустословия. Юрий Владимирович откашлялся, отсморкался (чувствовал он себя неважно), и пошел деловой энергичный разговор. Когда говорили по делу, в котором резидент разбирался, смутить его было трудно. Юрий же Владимирович любил слушать тех, кто в деле разбирался. Короче говоря, вышел резидент из ситуации с непорченой шкурой, а случись по-иному, ругал бы себя, а не начальство.

Андропов умер в феврале 1984 года, на пороге великих перемен. Необходимость перемен ощущали многие. Кричали о ней те, кто был далек от власти. Люди при власти и у власти публично декламировали стертые лозунги, кто-то из них безусловно верил в незыблемость краеугольных камней, другие же каким-то сверхъестественным крысиным инстинктом уловили обреченность привычных порядков. «Гениальность военачальника во время гражданской войны состоит в том, чтобы своевременно перекинуться на сторону победителей», – съязвил какой-то забытый Генералом циник. Способных людей в России всегда было множество, способных на все. Почему-то больше всего их оказалось среди людей, профессионально занимавшихся вопросами идеологии: вторых секретарей обкомов и горкомов, преподавателей марксистской науки, деятелей идеологического отдела ЦК КПСС, штатных и внештатных сотрудников журнала «Коммунист» и газеты «Правда». Пожалуй, никогда и нигде в истории человечества не было столь массового отступничества жрецов старой веры. «Можно ли представить себе, – полемизировал сам с собой Старик, – что во времена наступления России в Средней Азии все мусульманские муллы вдруг в одночасье сказались бы православными попами?»

«Стоп, стоп! – подсказывала память. – А куда девались служители Перуна и других языческих богов, когда святой Владимир приказал Руси стать христианской? И куда девались православные, когда другой Владимир, но не святой, а просто Ильич, приказал России стать коммунистической?»

«Ну что ж, – рассуждал сам с собой несколько теряющийся Генерал, – видимо, официальная идеология немного значила в России. Приказали поменять убеждения – вот и поменяли. Да уж и после Юрия Владимировича вдруг разом поверили в общечеловеческие ценности и новое мышление. Строилась Россия по военному образцу, а у военных принято не рассуждать, но выполнять приказ. У русского человека исстари было две души: одна для официального предъявления, другая же для себя». (Эту мысль Генерал позаимствовал у В. Ключевского и не переставал изумляться ее глубине.)

Экскурсы в историю всегда полезны, но Старик начал рассуждать про себя о прошлом, дабы избежать прямого ответа на прямой вопрос: были бы иными результаты перестройки, если бы страну возглавлял Андропов, а не Горбачев?

Хитра и увертлива человеческая душа. Пока можно было говорить о вещах очевидных, тех, которые, несомненно, были, Генерал не отрывал взора от бумаги, даже увлекся самим ходом письма. Прямой же вопрос заставил задуматься, а думать всерьез для самого себя всегда трудно, находчивость здесь неуместна. Вот и взглянул Старик окрест (устал, дескать, передохнуть надо).

Посмотреть же окрест было на что. На березах набухли почки, а кое-где и прорезались нежнейшие листики, так что весь лес казался слегка подкрашенным зеленым цветом, будто набросила на него чья-то добрая рука прозрачную вуаль. Снег давно сошел, и на грядках подняли лихие головы молодые сорняки: Генерал поленился как следует обработать землю осенью. Звенели над головой мелкие птахи, радуясь весне и жизни. Своей очень коротенькой жизни и очень короткой весне.