Читать книгу - "Адриан Моул. Годы прострации - Сью Таунсенд"

Я порылся в тумбочке у кровати, но не нашел ничего пишущего. Сознавая, что драгоценные секунды неумолимо утекают, я схватил черный карандаш для подводки глаз — Георгина всегда держит его при себе, даже когда спит, — и записал со слов Гленна:

Йо, Малыш! Как ваще, братан? Помнишь ту телку, с которой я тусил в последний раз? С таким прикольным хаером? Не в службу, а в дружбу, скажи ей, что, по-моему, она зашибись и я здесь, в Афгане, жду от нее письма. И пусть фотку свою пришлет. Спасибо, братан.

Можно подумать, мальчик вырос в Гарлеме, а не послевоенной муниципальной застройке Лестера. Я строго заметил Гленну, что вряд ли когда-либо «наткнусь» на Малыша Кертиса пятничным вечером у входа в «Лох», поскольку положил за правило не ездить в центр Лестера после наступления темноты, разве что в самых крайних случаях.

— Пожалуйста, папа, может, это последнее, что ты для меня сделаешь. Нас окружают талибы!

После такого разве я мог ему отказать?

Обедать отправились в «Медведя» — жались к деревьям, с которых страшно капало.

— Если в обозримом будущем не появится солнце, у всей Англии случится психоз, — предрекла моя мать.

Грейси отказалась шлепать по лужам, несмотря на новенькие красные сапожки, в которые мы ее обрядили, и потребовала, чтобы ее посадили на инвалидное кресло, к дедушке на колени.

— Этот ребенок никогда не научится нормально ходить, если ты, Адриан, не прекратишь ей потакать, — разворчалась мать. — И к тому же ей все равно неудобно. На коленях твоего отца не осталось и грамма жира.

— Оставь ее, Полин, — вмешалась Георгина, — иначе она разорется. Хочется пообедать в тишине и покое.

Мать зашагала вперед, бормоча про яму, которую мы себе роем, и безуспешно закуривая сигарету на пронзительном июньском ветру.

Наше появление в пабе ознаменовалось радостными возгласами — я несколько опешил. После инцидента с мусорными баками семья Моулов не слишком популярна в здешней округе. Однако вскоре ситуация прояснилась: крики спровоцировало известие о том, что Тони Блэр наконец-то ушел с поста лидера Лейбористской партии и в среду сложит полномочия премьер-министра. Я бы присоединился к общему веселью, если бы на глаза у меня не навернулись слезы. Мистер Блэр легкомысленно промотал мое признание и уважение, ввязавшись в войну, на которой убили лучшего друга моего сына.

Я мысленно перенесся в тот славный майский день, когда под весенним солнышком с цветущих вишен сыпались белые лепестки — деревья словно разбрасывали конфетти, празднуя победу Лейбористской партии. Я был молод тогда и полон надежд и верил, что мистер Блэр, повторявший как мантру «Образование. Образование. Образование», преобразит Англию — и люди в ожидании автобуса начнут беседовать меж собой не о погоде, но о Толстом и постструктурализме. Увы, эта мечта далека от осуществления, если даже мой родной отец считает галерею «Тейт-Модерн» сильно увеличенной копией сахарного кубика.

У стойки с мясными блюдами мать принялась расхваливать Гордона Брауна — какой он представительный, умный и твердый, как камень. Георгина, пристально изучавшая говядину, свинину, баранину и индейку с целью выбрать куски посочнее, съехидничала:

— Северный склон Эйгера каменный и твердый, но, в отличие от мистера Брауна, куда более приветливый и выразительный.

По словам Георгины, когда она работала пиарщицей в Лондоне, по городу ходили упорные слухи, будто у Гордона Брауна заболевание лицевых нервов. Но моя мать гнет свое: мол, мистер Браун обладает всеми качествами, которые ей нравятся в мужчинах, — суровый, загадочный интроверт, совсем как Рочестер из «Джейн Эйр». Мать становится все более начитанной. Она проглатывает по четыре романа в неделю, называя это подготовительным этапом к написанию автобиографии. Ха! Ха! Ха!

Еда в пабе была вполне сносной, но я по-прежнему скучаю по воскресным обедам моей бабушки. Никакое мясо не заменит ее хрустящего йоркширского пудинга и аппетитной жареной картошки. Когда мы налегали на мясо (все взяли говядину, кроме Грейси, которая предпочла «Пирата» — рыбные палочки и повязку на глаз), отец задумчиво произнес:

— Я вот тут прикинул. Эта чертова жратва обошлась нам по шесть фунтов с носу, не считая Грейси, ее «Пират» потянул на четыре. Общая сумма — двадцать восемь фунтов! А сколько стоит приличный кусок сырой говядины? — Он воззрился на мою мать, потом на Георгину. Те ответили ему недоуменным взглядом; похоже, обе были не в курсе. — Чуток мясца, горстка овощей!.. Да он на нас наживается! — И отец принялся подбирать остатки соуса на тарелке.

— Это и есть капитализм, — напомнил я отцу. — Разве ты не ратуешь за капиталистическую систему? Или у тебя вдруг случилась переоценка ценностей?

Любопытно, неспособность вникнуть в элементарные правила бизнеса — уж не первый ли это признак Альцгеймера?

Мимо прошествовал Том Уркхарт, хозяин паба. Он с самого начала невзлюбил нашу семью. Я толком не разговаривал с ним с того дня, когда попросил установить в туалете кабинку для инвалидов в расчете на моего отца. Уркхарт отказал по смехотворной причине, якобы «кабинка для инвалидов не сочетается с атмосферой старины, царящей в пабе, — еще монастыри не разогнали, а „Медведь“ уже здесь стоял»[11].

Когда я заметил ему, что солдаты в армии Кромвеля нередко получали увечья, массово лишаясь рук и ног, Уркхарт молча повернулся ко мне спиной и начал переставлять посуду на полках в баре[12].

У нас кончился соус, но просить Уркхарта не хотелось. Я просто взял соусник и отправился на кухню, где наткнулся на шокирующее зрелище: ученик повара Джейми Бритон покрывал поцелуями загривок Кэт Уркхарт, жены хозяина. Я поспешил убраться, но, кажется, они меня заметили.

К великой досаде моей матери, я вернулся с пустым соусником.

— Я бы и сам пошел, — заныл отец, — но не знаю, протиснется ли мое кресло между столиками.

Мать схватила соусник, рванула на кухню — и тут же выскочила обратно. Я пытался понять по ее лицу, какое впечатление произвело на нее скандальное поведение миссис Уркхарт, но мать выглядела как обычно: все та же непроницаемая маска — тон-крем «Макс Фактор», наложенный на общую разочарованность в жизни.