Читать книгу - "Как Путин стал президентом США: новые русские сказки - Дмитрий Быков"

Относительно названия деревеньки Черная Мырда версий ходило множество. Сами черномырдинцы гордо рассказывали студентам, приезжавшим к ним по фольклор, что деревню их основал Абрам Ганнибал, Петров любимец, лично перепортивший до половины местных девок, отчего на среднерусских просторах изобильно завелись мулаты. Более прозаические версии соседей гласили, что в деревеньке искони топили по-черному, отчего и ходили вечно в копоти. Впрочем, и эта версия сомнительна, потому что топили в Черной Мырде не дровами, а газом, который сами же в достатке и производили вследствие одной таинственной местной особенности. Дело в том, что больше всего черномырдинцы боялись медведя.

Медведь был злым роком, проклятием деревушки. Старики рассказывали, что будто Абрам Петрович Ганнибал в озорливой юности похаживал с ружьишком по окрестным лесам и отстрелил встречному медведю лапу, после чего обиженный хозяин лесов стал являться в деревню на липовой ноге, приговаривая: «Скирлы, скирлы, скирлы». Так ли было, не так ли, а только ничего так не боялись юные мырдята, как медвежьего пришествия. Сны их тревожил грозный когтистый хищник, кричавший на них Бог весть с чего: «Кто пил из моей чашки? Кто сидел на моем стуле?» — и просыпались детишки в лучшем случае в слезах, а в худшем случае страшно сказать в чем.

От этого-то постоянного страха перед лесным гостем все жители Черной Мырды страдали болезнью, которая так и называлась — медвежьей — и заключалась в поразительной способности: в случае опасности каждый черномырдинец, от стара до мала, начинал обильно пускать газ, обладавший недюжинными горючими свойствами. Атак как особо успокаиваться жителям деревни не давали — то голод, то война, то сплошная коллективизация, — то и газ у них не переводился и топить завсегда было чем.

Была у черномырдинцев и еще одна особенность: слово «медведь» они произносить боялись, не желая накликать страшного пришельца. Постепенно этот принцип витиеватого обхода неприятных понятий распространился у них на все, и речь черномырдинца сделалась понятна только другому черномырдинцу, и то не сразу. Так, вместо обычного «Год выдался неурожайный, хлеба совсем мало» житель Черной Мырды замечал соседу:

— Если так, как сейчас, пойдет и дальше, то двигать челюстями вовсе не придется, а придется сосать то, что сосет в зимнем сне тот, кого мы не можем поименовать из одного только уважения.

Если же в деревне особенно лютовала продразверстка и крестьянам не оставляли ни зернышка сверх нормы, черномырдинцы деликатно перешептывались:

— Те, что пришли вслед прежним, делают с нами то же, что делает с липкой тот, кто охоч до меда и чьего истинного имени мы не произносим, не желая лишний растревожить святое.

Разумеется, этот счастливый дар черномырдинцев говорить много и причудливо, не сообщая при этом, по сути, ничего, доставил им репутацию больших дипломатов, что в сочетании со способностью производить горючий газ в неограниченных количествах обеспечивало поселянам неизменно высокие государственные посты. Но и на фоне общего черномырдинского преуспеяния ярче всех сияла карьера Степаныча — юного мырдинца, который особенно боялся медведя, вследствие этого сильнее прочих газовал, а уж выражался так, что не всякий односельчанин разумел его с первого раза. В самых простых житейских ситуациях он вдруг загибал такое, что речения его становились пословицами: так, именно ему приписываются известные и загадочные русские выражения «В огороде бузина, а в Киеве дядька», «Семь верст до небес и все лесом», «Кому поп, кому попадья, а кому попова дочка», «Что сову об пенек, что пеньком сову», «Ничто не дается нам так дешево и не ценится так дорого, как вежливость» и даже «Хлеб к обеду в меру бери, хлеб — драгоценность, им не сори».

Случилось так, что именно такой человек потребовался на самом верху власти в период очередного закисания российских реформ, когда народу надо было срочно поддать газу и одновременно приморочить голову. Степаныч был тогда уже крупным поставщиком газа, хватало его и на Европу, но о том, чтобы стать вторым лицом в государстве, он не помышлял. Неожиданно ему выпало сменить на этом посту Тимурыча, который, во-первых, не производил газа, а во-вторых, причмокивал. Это поневоле наводило население на мысль о вампиризме, и Тимурыча отправили причмокивать в научный институт, призванный разобраться в единственном вопросе: как это над страной пять лет подряд ставили самые кровожадные эксперименты, а она до сих пор жива? На место же Тимурыча пришел Степаныч, и населению ни разу не пришлось об этом пожалеть.

Никакой государственной деятельностью Степаныч себя не запятнал: его спокойный, солидный вид сам по себе был призван внушать уверенность. Экспорт газа сделал его человеком состоятельным, и вся страна была уверена, что воровать сверх этих прибылей ему уже необязательно. Выдающаяся же способность изъясняться так, что никто не понимал, однако всем было забавно, — превратила его во всенародного любимца. И если при нем не упоминались медведи, более спокойного и радостного человека было поискать.

Один раз Степанычева манера темно выражаться в экстремальных ситуациях попросту спасла страну. Глава государства отбыл в очередной отпуск по причине стойкой неспособности заниматься государственными делами более трех дней кряду: на четвертый у него возникала непобедимая депрессия на почве жалости к Отечеству, а лечиться от тоски он умел только спиртом. Такой мучительной любви к Родине не выдержала бы никакая печень. Степаныч остался на хозяйстве, и в это самое время известный террорист, живший по соседству, беспрепятственно вторгся на территорию Родины, захватив больницу. Террорист потребовал, чтобы его соединили непосредственно со Степанычем.

— Это говорит террорист, — сказал он в сотовый телефон ледяным голосом народного мстителя. — Я хочу, чтобы вы выполнили мои условия.

— Здравствуй, террорист, — сказал Степаныч. — Оно, конечно, с одной стороны так, но ежели посмотреть с другой — так это вон оно как, и я прямо тебе скажу, что ежели ты так, то ведь мы можем и этак, смотря как захотим и как оно вообще повернется… — и прибавил пару прибауток из своих родных мест.

— Тьфу, — выругался террорист. — Ты меня слышал, нет? Или тебе медведь на ухо наступил?

При упоминании медведя Степаныч окончательно перепугался и понес такую уже околесицу, добавив даже пару частушек, до которых был большой охотник, — что террорист с горя швырнул в стену мобильный телефон, прихватил с собой в заложники пяток журналистов, чтоб не скучно было возвращаться, и отъехал с нашей территории, отчаявшись добиться толку от премьера. Некоторые полагали, что Степаныч спас страну, ибо любой конкретный ответ — будь то «Мы с террористами не договариваемся» или «Диктуйте ваши условия, я записываю» — неизбежно повлек бы крупные неприятности. Степаныч же выкрутился единственно возможным образом — и эта манера выражаться выручала его неизменно. На заседаниях правительства ему случалось произносить часовые монологи, общего смысла которых не мог уловить даже министр путей сообщения, крупный знаток эзопова языка: дело в том, что других мырданцев, кроме Степаныча в правительстве не было, и потому он и сам себя понимал уже с трудом. Тем не менее, лучшие его перлы продолжали пополнять коллекцию народной мудрости: «Хотели так, а вышло вон как», «У кого чешется, а у кого и нет», «У нас в правительстве не так, чтобы тяп-ляп, а так, чтобы тяп! ляп! тяп! ляп!» — и тому подобное.