Читать книгу - "Я - начальник, ты - дурак - Александр Щелоков"

Выход нашелся. Миша сложил китель в шинель, свернул ее в тючок и стянул офицерским поясом. Пожал руки монголом, обнял их за плечи, как старший младших, подхватил чемоданчик, взял тючок и двинулся к выходу.

А на дворе стыл ноябрь. Даурскую степь прострельно продували северные колючие ветры. Мороз гнал вниз ртутный столбик… Впрочем, не стану вводить людей доверчивых в заблуждение: на Манжурке ртутными термометрами измеряли температуру только больным. После минус тридцати девяти градусов жидкий серебристый металл становится твердым и ковким. А раз так, то вношу поправку: мороз к ночи гнал спиртовой столбик к отметке за минус десять…

Монголы онемели от изумления. Кто-кто, а они уж знали, что означает сочетание ветра и мороза в степи.

— Однако так не надо, товарищ генерал, — пытались они вразумить своего нового друга.

Миша только улыбнулся благожелательно. Постучал себя по груди.

— Порядок, товарищи. Закалка!

Миша вышел на станции Даурия из вагона на мороз в брюках с лампасами, в своей кубанке, но в нижней рубахе не первой свежести.

Комендантский патруль тут же сгреб лейтенанта, подозревая, что тот с крупного бодуна: в мороз, в ветер, выйти из поезда в исподнем трезвый себе не позволит. Тем более, что репутация Миши в гарнизоне была общеизвестной.

Овшарова доставили в комендатуру, которая находилась рядом со станционным домиком. Только там он надел китель и шинель.

Комендант гарнизона, хорошо знавший Мишу как завсегдатая местной гауптвахты, укоризненно сказал:

— Ты бы без порток из поезда вышел. Уж раздеваться, так до трусов.

— Брюки с лампасами снимать нужды не было, — признался Миша и совершенно откровенно рассказал историю, с ним приключившуюся. — А вот китель с погонами надеть не мог. Это значило бы уронить честь советского генерала.

— Зачем же ты им назывался?

— Кушать очень хотелось. Когда голоден и маршалом назовешься.

Над «генеральскими» приключениями Миши некоторое время потешался весь гарнизон, но вскоре о них стали забывать. А Миша продолжал выступать в своем репертуаре: пил, пью и буду пить.

Но вот однажды всем показалось, что пьяным художествам Миши пришел конец. В одну из ночей командира дивизии подняли с постели тревожным звонком: ЧП. Миша Овшаров по пьянке застрелил собутыльника — офицера соседней дивизии, такого же алконавта, как и сам…

Не стукнул генерал Григорович в досаде кулаком по столу. Не пуганул смачным матом судьбу индейку. Наоборот, хоть и грешно, но вздохнул с облегчением. Теперь Мишу ждал трибунал, дивизии записывали одно ЧП, но зато все, связанное с именем Овшарова, уходило в историю, а множества новых происшествий без него ждать не приходилось… Такое можно было перетерпеть.

Закрутилось следствие. И чем дальше оно шло, тем более запутанным стало выглядеть дело.

Выяснилось, например, что собутыльник Овшарова в загуле впал в черную депрессию и вдруг спросил Мишу:

— Ты мне друг?

— Сомневаешься?

— Тогда сделаешь, что попрошу?

— Будь уверен. Сделаю в лучшем виде.

— Застрели меня, на хрен к чертовой матери. Жить надоело, — и пьяный истошно по-волчьи завыл.

— Застрелю, — согласился Миша. — Только для такого дела твой письменный приказ нужен.

— Напишу…

Когда записка была готова, Миша взял пистолет и бабахнул прямо в пузо товарищу.

Однако тот остался жив. Ему сделали операцию, потом выписали из госпиталя и направили в строй. А Мише наказание скостили по той причине, что у него на руках был письменный приказ пострадавшего, да и сам он в тот момент находился в невменяемом состоянии…

Спасло нашу седьмую Хинганскую отдельную кавалерийскую дивизию от новых ЧП, которые ей приносил лейтенант Миша, только то, что вскоре последовал приказ о расформировании кавалерии. И Миша дождался права снять погоны и ходить на виду у всех в бриджах с красными широкими лампасами. Бросил ли он пить — не скажу, не знаю.

— Дедуля, — спрашивает внук, — ты когда на посту ночью стоял, тебе не страшно было?

— Страшно, конечно, но до тех пор, пока не заснешь.