Читать книгу - "История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века - Фредерик Дар"

Нас приветствует листва Булонского леса. Я заруливаю к Сене, паркуюсь на стоянке поблизости от Лоншана и делаю крутой засос Анне Дебоже. Попеременно она: сдержанна, согласна и восхищена. Сена ведет себя как жизнь: течёт своим руслом.

С этой малышкой из «Искусств» у меня такое чувство, будто мне выпал выигрышный билет в любовной лотерее. Она очаровательна, не глупа, и она противница условностей. Она любит жизнь во всех её формах, и мои ей нравятся. Мы разговариваем с ней на морзе о том, что вы знаете, затем на брайле о том, чего вы не знаете. Наконец малышка Анна признаётся мне, что я в её вкусе, в чём я, скромно говоря, не сомневался.

— У вас есть весёлые друзья? — спрашивает она без обиняков.

— Несколько, пожалуй, да, — отвечаю я.

Она целует мою мочку уха и говорит:

— Вы свободны сегодня вечером?

— Уже нет, потому что вы собираетесь мне сделать приглашение, а я собираюсь его принять, — предсказываю я.

Она говорит, что я просто прорицатель, и предлагает поехать к её друзьям, которые организуют костюмированный вечер в их особняке в Нейи. Я говорю, что у меня нет маскарадного костюма под рукой, на что она отвечает: «Ну и что же». Мне с моими корешами только нужно будет заехать к её костюмеру, для которого будет удовольствием подобрать для нас соответствующие одеяния. По правде говоря, я испытываю ужас от светских развлечений. Вернее, я к ним питаю отвращение, ибо на них тухнешь двенадцать раз из десяти. Какая-нибудь Мари-Шанталь давит свои понты в прошедшем времени сослагательного наклонения, и юнцы с недолеченной корью считают себя умнее Сартра, потому что их маман родила их в «бентли» по дороге в роддом. Но тут, похоже, всё вырисовывается (я позволю себе это выражение, потому что нахожусь в компании с ученицей из Изящных Искусств) по моему плану, ибо я только и желаю попасть на эту вечеринку вместе с четой Берюрье. Эта идея родилась в моей коробочке с приколами, когда я узнал, что этот вечер костюмированный. Показать исторические костюмы балбесам, которые зубрят Мале´ и Исаака[80]в переложении Сан-Антонио, мне представляется стоящим делом. Наглядность — это самый короткий шаг от невежества к знанию.

— Раз уж вы оказываете мне честь быть приглашённым на ваш праздник, милая Анна, — говорю я, — я прихвачу с собой одну живописную парочку.

— Как хотите, — шепчет своей слизистой очаровательное существо. — Мои подруги будут счастливы, когда узнают, что вы будете с нами[81].

И она даёт мне адрес вечеринки: у графини Скатолович, бульвар Морис-Барес в Нейи. Также я получаю адрес её костюмера, которому она позвонит, чтобы предупредить о нашем позднем визите. Записав адреса, я веду милочку к её автомобилю, терпеливо ждущему её перед парадным и позади голубой штрафной квитанции, которой контролёр-поэт украсил лобовое стекло.

Бывают исключительные дни. Сегодня один из них.

Я возвращаюсь на всех парах к Берюрье. В ожидании обеденного часа Огромный смакует сыр камамбер, елейный, как церковная проповедь.

— Вот-те раз! — восклицает он, увидев меня. — Что-нибудь забыл?

— Хочу вас вытащить на классную тусовку, мои заиньки, — говорю я им. — Сегодня вечером мы с вами идем на бал-маскарад!

Толстуха вскрикивает как оглашенная:

— Вы шутите, комиссар!

— Я как никогда серьёзен. Мы едем в особняк графини Скатолович в Нейи. Там соберутся все сливки Парижа!

— Я бы предпочёл сливки Дофине´, — шутит Бугай.

— Не остри, — обрываю я. — Нельзя требовать невозможного. Едем выбирать костюмы.

— Мечта! — закатывает глаза Б.Б.

Толстяк тоже доволен, но ему жаль расставаться с чудесным камамбером в полном расцвете сил. Он объясняет тайные причины своей печали.

— Камамбер, — говорит он, — хорош только в первые часы своей жизни. Если в полдень он экстра, вечером он уже мёртвый, и наоборот!

Он подносит начатую упаковку к моим глазам, а заодно приближает её к моему носу, отчего я испытываю лёгкое головокружение.

— Этому господину я сделал вскрытие в самый раз, — объясняет Толстяк. — Согласен, я могу его прикончить, когда вернусь домой, но он будет уже не тот. Вот сейчас он готов. Пока я разговариваю, смотри, он уже начинает желать доброго вечера дамам-и-господам. Почти как женщина! Надо ею пользоваться, пока она говорит «да», потому что она тут же может сказать «нет»!

— Ты бы лучше поторопился, вместо того, чтобы болтать! — укоряет очаровательная слониха, надевая шляпу, которую ещё не успел нарисовать мой товарищ Дюбу[82].

Чепец, о котором идёт речь, имеет форму пагоды, на которой растут гортензии. Теперь Берта натягивает перчатки, длинные, как у полисмена, тогда как Берю отрывает страницу с объявлениями из «Франс-суар», чтобы завернуть свой камамбер. Бросив косой взгляд на супругу, он засовывает сыр во внутренний карман, и мы отправляемся в путь.

Уж если кто и кайфует от своей живописной профессии, так это тряпичник. Мы отводим душу в его гардеробной. Берта Берюрье, примеряющая костюмы, — это церемония, достойная праздника Французского союза. Нам выпадает привилегия лицезреть её в разных видах: Диана-охотница, маркиза де Помпадур, Мария-Антуанетта, Жозефина де Боарне´, Мими Пенсон, Джоконда, дуэнья, инфанта Испанская, дофина[83](в средневековом колпаке Гордини), Изабо де Бавьер, Маргарита Бургундская (в ней есть что-то от Нельской башни), галлийка, императрица Эжени, Диана де Пуатье, санкюлотка[84](у неё явные наклонности), Екатерина Медичи, мадам де Ментенон, Венера и прочее, и прочее.

Каждый раз, когда она наряжается, Толстяк вскрикивает от восхищения. Его любовь к кашалотихе растёт на глазах. До него доходит, какие возможности скрываются в Берте, — это женщина-трансформер, и она может позволить себе всё. Он нашёл не жену — он нашёл их двадцать, тридцать, пятьдесят в одной! Опьяняюще, не так ли? Просто игра-конструктор, а не Б.Б. Вы ей цепляете на плечо какой-нибудь лоскут в виде чего-нибудь такого, и она сразу же перевоплощается.

Мой отважный плачет на свой камамбер. Он просит меня обратить внимание на формы его супруги. Он говорит, что с таким кузовом она может позволить себе всё!

Он спрашивает костюмера, не найдется ли у него глоточка божоле, потому что если не промочить горло, то даже самый знатный камамбер может превратиться в зубную пасту. Костюмер сожалеет: он вегетарианец. Берю огорчён. Он смотрит на часы: он не успеет обратить тряпичника в другую веру до закрытия ближайшей бакалейной лавки.