Читать книгу - "Мир тесен - Дэвид Лодж"

— Не вернее ли назвать их «блудными»? — заметил Моррис.

— Так мне даже понятнее, — многозначительно сказала Хилари.

Они пожали друг другу руки, и Моррис неловко чмокнул Хилари в щеку.

— Ну, будь умницей, — сказал он.

— С какой стати?! — возразила она. — Уж я-то ничего предосудительного не делаю. Кстати, я помню, ты выступал против заграничных поездок, Моррис. Ты, кажется, любил повторять, что путешествия сужают кругозор.

— Да, но приходит пора, когда человек должен уступить требованиям времени, в противном случае он выйдет из игры. Для меня этот момент настал в семьдесят пятом году, когда на меня посыпались приглашения на конференции в связи со столетием Джейн Остен в самых немыслимых местах — в Познани, Дели, Лагосе, Гонолулу, — и половина участников оказалась моими однокурсниками. Весь мир обратился в кампус, Хилари, и тебе придется в это поверить. Кредитная карточка «Америкен экспресс» теперь заменяет читательский билет.

— Наверное, Филипп с тобой согласится, — сказала Хилари. Однако Филипп, разливавший виски по стаканам, оставил намек без внимания. — Спокойной ночи, — сказала она.

— Спокойной ночи, дорогая, — сказал Филипп, не поднимая взгляда. — Мы пропустим по маленькой, чтобы лучше спалось.

Когда за Хилари закрылась дверь, Филипп протянул Моррису стакан виски.

— А что это за летние конференции? — спросил он с жадной заинтересованностью.

— Цюрих — это Джойс. Амстердам — семиотика. Вена — нарратив. Или нарратив в Амстердаме, а семиотика в Вене? Ну, так или иначе. Иерусалим — это точно о будущем литературной критики, поскольку я один из организаторов. Эту конференцию спонсирует журнал под названием «Метакритика», а я — член редколлегии.

— Но почему Иерусалим?

— Почему бы и нет? Это приманка, нечто новенькое. Это место, где люди хотят побывать, однако оно лежит в стороне от привычных туристических маршрутов. Кроме того, тамошний «Хилтон» летом предлагает очень сходные цены, поскольку в это время в Иерусалиме дьявольски жарко.

— «Хилтон», говоришь? Это тебе не корпус Лукаса или корпус Мартино, — в грустном раздумье заметил Филипп.

— Вот именно. Послушай, Филипп, я понимаю, что ты разочарован тем, как мало народу собралось у тебя в кампусе. Но, если откровенно, чего еще ожидать, если ты предлагаешь им ночлег в задрипанной общаге и дрянную кормежку? Жилье и еда — первое дело на любой конференции. Если люди ими довольны, они интеллектуально возбуждаются. Если же они недовольны едой и жильем, то будут хандрить, брюзжать и прогуливать доклады.

Филипп пожал плечами:

— Я тебя понимаю, но мы здесь просто не можем позволить себе такую роскошь. И другие университеты не будут это оплачивать.

— В Англии точно не будут. Когда я здесь работал, я обнаружил странную аномалию. Ты можешь рассчитывать только на полсотни фунтов или того меньше в год для поездки на конференцию внутри страны и в то же время получить баснословный грант на конференцию за рубежом. Напрашивается очевидное решение: проводить конференции за пределами Англии. В каком-нибудь приятном месте с теплым климатом, вроде Монте-Карло. Кстати, почему бы тебе этим летом не приехать в Иерусалим?

— Мне? К тебе на конференцию?

— Ну да. Уж ты бы мог состряпать статью о будущем литературной критики, верно?

— Я не считаю, что у критики большое будущее, — сказал Филипп.

— Отлично! Это вызовет полемику. И прихвати с собой Хилари.

— Хилари? — смущенно спросил Филипп. — Да нет, что ты. Она не перенесет жары. Кроме того, я сомневаюсь, что мы это потянем. Двое детей в университете — это сильно подрывает бюджет.

— Ох, и не говори! Я с ужасом ожидаю этой осени. — Уж не Хилари ли подала тебе эту мысль, Моррис? — спросил Филипп, устыдившись собственного вопроса. — Нет конечно. С чего ты взял? Филипп заерзал в кресле.

— Просто последнее время она стала жаловаться, что я подолгу бываю в отлучке, забросил семью, пренебрегаю супружескими обязанностями…

— Но ведь это так?

— Пожалуй, да. Однако эти поездки — единственное, что держит меня на плаву. Смена обстановки, новые лица. Если я возьму с собой Хилари, то пропадет весь смысл моих академических странствий.

— И в чем же заключается их смысл?

Филипп вздохнул.

— Бог его знает. Это трудно выразить словами. А чего мы все ищем в этой жизни? Счастья? Но ведь известно, что счастье быстротечно. Возможно, новых впечатлений, которые заслонят собой прискорбные факты — что не за горами мужское бессилие, болезни, дряхлость, смерть.

— Боже правый, — сказал Моррис. — Это на тебя средневековые банкеты так действуют?

Филипп вяло улыбнулся и подлил в стаканы виски.

— Сильных ощущений — вот, я думаю, чего мы ищем. Мы знаем, что дома этого уже не будет, но всегда есть надежда, что где-то в дальних краях нас что-то ждет. Я это пережил в Америке в шестьдесят девятом.

— С Дезире?

— Дело было не только в ней, хотя и она сыграла свою роль. Прежде всего это была острота чувств, яркие переживания, смесь удовольствия, опасности, свободы и — солнце, солнце и еще раз солнце. Ты знаешь, когда мы возвратились в Англию, я долго еще в мыслях пребывал в штате Эйфория, хотя внешне вполне вернулся к прежней жизни. Я вставал по утрам, надевал свой твидовый костюм, читал за завтраком «Гардиан», отправлялся пешком в университет, проводил нудные семинары по набившим оскомину текстам… И все это время мое воображение рисовало картины совершенно иной жизни. Там, в своих мыслях, я решил не возвращаться в Англию и по утрам просыпался в Плотине, выходил в купальном халате посидеть на солнце и полюбоваться бухтой, натягивал джинсы и футболку, читал за завтраком «Эйфория таймс», гадая, что нас ждет сегодня, не будет ли акций протеста и демонстраций и не придется ли моим студентам пробиваться на занятия сквозь пикеты и слезоточивый газ, или, быть может, мы соберемся у кого-нибудь в квартире и рассядемся на полу в окружении плакатов, листовок и книжиц, агитирующих за групповую психотерапию, театр авангарда и окончание войны во Вьетнаме.

— Все это уже кончилось, — сказал Моррис. — Теперь ты нашего кампуса не узнаешь. Студенты не бунтуют, а объединяются в братства, носят костюмчики и все хотят попасть на юридический факультет.

— Да, я об этом слышал, — сказал Филипп. — Какая тоска.

— А эти яркие переживания, о которых ты говоришь, неужели после Америки ты ничего подобного не испытывал?

Филипп уставился в стакан.

— Было однажды со мной такое, — сказал он. — Хочешь, расскажу?

— Позволь мне только взять сигару. Твоя история длиной в толстую или в тонкую сигару?

— Не знаю. Я еще никому ее не рассказывал.

— Какая честь мне выпала, — сказал Моррис. — Возьму-ка я сигару потолще.