Читать книгу - "Козлы отпущения - Эфраим Кишон"

— Гидеон Пинто, — изрек Пулицер, — ваш испытательный срок закончен. Вы уволены. Я был рад с вами познакомиться.

Я забрал свою зарплату за испытательный срок, которая составила всего лишь четыреста форинтов. Я постарался, чтобы моя гневная реакция отразилась в моем энергичном голосе:

— Невозможно, господин, взять и уволить человека просто так.

— Возможно, — сказал мой, теперь уже бывший, босс, — вы умеете делать торговый баланс, как я — сальто в воздухе. Вы, Пинто, разбираетесь в бухгалтерии как младенец, что только вчера родился, и вы опаздываете больше, чем старинные стенные часы.

Разумеется, эту фразу, преисполненную дешевого «остроумия», Пулицер разучил дома перед зеркалом. Гнев мой из-за этой унижающей клеветы достиг небес. В эту минуту я был способен размозжить лысую голову начальника:

— Каждый человек, обладающий элементарным человеческим сочувствием, посчитался бы с тем, что если у любимой сестры — фурункул в левом ухе…

— У вас вообще нет сестры.

То есть этот тип меня выслеживал! Фу, как стыдно! Я выпрямился во весь свой рост и врезал ему:

— Вы — лысая уродина, Пулицер!

Это критическое замечание я любовно вынашивал в себе уже давно. Я знал, что для Пулицера его лысина, увеличивающаяся не по дням, а по часам, является глубокой неизлечимой травмой. Возможно, я наступил ему на больное место слишком демонстративно, ибо за дверью послышался звонкий смех Мици, тогда как Пулицер, пораженный в свою ахиллесову пяту, воспламенился до того, что с силой схватил меня и вышвырнул из своей конторы, что, как мы уже говорили выше, автоматически определило его дальнейшую судьбу.

* * *

Легким шагом я покинул фирму Александра Пулицера. Выходя, я успел перехватить взгляд Мици, взгляд, в котором читалось восхищение моим бесстрашием по отношению к ее презренному работодателю, отличавшемуся беспрецедентным отсутствием волос. Похоже, это было слишком сильное переживание для маленькой наложницы, что рабски трудилась в конторе, не смея повысить голос. Лысая, как бильярдный шар, голова шефа, конечно же, раздражала и ее, и она могла бы разразиться по этому поводу язвительными замечаниями, в особенности когда лысый нападал на нее за якобы допущенные ошибки в перепечатываемом тексте. Но она никогда не могла набраться смелости, чтобы бросить слова разоблачения в лицо лысому диктатору. Я могу представить себе, как, когда ей будет восемьдесят, она наберется сил подняться с постели и прошептать сухими губами из последних сил: «Пулицер… лысый…», а затем рухнет на кровать, возвращая свою душу Творцу. Кстати, раз уж речь зашла о постели, должен заметить, что эта девочка мне очень нравилась.

* * *

Мой лучший друг Пепи сидел в сломанном кресле в жалкой комнате, которую я снимал. Он принял мое паническое приглашение безотлагательно несмотря на то, что был уже хорошенько под мухой.

Пепи имеет обыкновение прикладываться к разного рода напиткам, ибо он убежден, что это расширяет кругозор. Но если не принимать этого в расчет, то Пепи — хороший парень. Вначале его даже считали интеллигентом и неплохим вышибалой. Что же касается меня, то я его всегда терпеть не мог. В определенной степени он причинял мне беспокойство, ибо я боялся его задеть, запирая в своем доме все шкафы перед его визитом. Однако из личного опыта я знал, что он имеет обыкновение брать без спросу дорогие вещи. Возникало противоречие, которому я не мог найти решения. Эта черта характера моего лучшего друга отбрасывала тень на наши теплые отношения.

Мы познакомились два года назад, в каком-то кафе, где он работал «подсадным» в отделении покера. Игрок удостаивался высокой чести — Пепи садился рядом с ним, давал советы и всячески болел за него, вследствие чего сосед Пепи мог быть уверенным, что будет проигрывать каждый вечер.

Игроки в конце концов раскрыли секрет, обнаружив, что Пепи подает сигналы руками, и однажды лунной ночью дали ему пинка под зад и вышвырнули из заведения. Пепи отчаянно сопротивлялся этому бесчестному, по его понятиям, поступку. Позже он признался мне, что чувствует себя несчастным и гнусно оболганным, ибо он никогда не подавал знаков руками. Он на такую подлость просто не способен. Лишь легкими движениями бровей он сигнализировал своему партнеру, а эти жесты заметить невозможно.

Со времени этого трагического происшествия прошло два года, и за этот период Пепи был уволен с должностей шпагоглотателя и преподавателя университета. На самом деле он ничего не делал, а просто жил как перекати-поле, подобно мне. Сказать по правде, недавно ему удалось получить хорошую ставку — подменным запасным «на аварийный случай» к известному журналисту в семейной газете «Утренний вестник». Он должен был придумывать подписи — сенсационные и в то же время правдоподобные — для газетных фотографий. Фото тарелки макарон он сопроводил следующей подписью:

«Эта куча кабелей была обнаружена замурованной в стену спальни одного из министров предыдущего правительства».

Никто, разумеется, ничего не понял, однако Пепи удостоился похвалы от редакционного начальства за «сенсационное раскрытие темы»; впрочем, зарплату ему все же не подняли. Причиной этому был Шимон Гузлицер, один из владельцев газеты, который решил, что повышение зарплаты — акция совершенно излишняя.

Внешне Пепи напоминал маленького петуха с маленьким растрепанным хохолком, всегда готового к бою. Глаза его сверкали, щеки были выбриты с продуманной небрежностью — такой вид вошел в моду лишь некоторое время спустя.

— Ты снова пил, — констатировал я, когда мой друг посетил меня в моем жилище.

— Ну, пил. А тебя с работы выгнали.

— Откуда ты знаешь?

— Ведь сегодня закончился твой испытательный срок.

Он вовсе не дурак, мой друг Пепи, он жизнь знает. Я уселся рядом с ним и слегка встряхнул его, чтобы он стал способен переварить информацию, которую я собирался до него донести. После чего я описал ему в подробностях мучительный путь, который мне пришлось пройти из-за этого лысого.

— Пулицер — самая большая сволочь в истории человечества, — процедил я сквозь зубы свой приговор. — Заявить, что я разбираюсь в бухгалтерии, как младенец, что я каждый день опаздываю…

— Насколько я тебя знаю, это вещь не из невозможных.

Я упал со стула от раскатистого хохота:

— Ты бы видел этого Пулицера, его смешную лысину. У него даже дюжины волосков на голове не осталось на развод….

Вдова Шик постучала в дверь:

— Эй, потише! — крикнула она.

Вдова была на редкость неприятной особой. Она числилась ответственной квартиросъемщицей и пыталась заставить меня выполнять всякую унизительную работу, хотя эта квартира мне не принадлежала. Что касается меня, пусть стучит себе, если ей не стыдно. Я оставался к этому совершенно безучастен и не реагировал. После того как мы с Пепи прикончили две бутылки абрикосовой, я ощутил на себе благословенное воздействие алкоголя. Пепи качало, его нельзя было назвать прочно стоящим на почве действительности.