Читать книгу - "Рабин, он и в Африке Гут - Алексей Лютый"

Да речь не об этом. Про пожар я рассказал, чтобы вы поняли, насколько грозной женщиной была тетя Клава. Все менты ее боялись, не исключая и начальника отдела. Стоило тете Клаве только с тряпкой в руках появиться в дверях кабинета, как опера тут же разбегались в разные стороны, не дожидаясь ее грозного рыка: «Это какая сволочь тут натоптала? Щас рылом в грязь натыкаю, ни один уголовник потом не узнает!» Это утверждение даже однажды проверить хотели, когда одного из оперативников нужно было в банду внедрить. Но тот, услышав, кому его для гримировки отдавать собрались, забился в истерике и заорал благим матом:

– Да уж лучше я к фраерам на перья пойду, чем к тете Клаве в руки живым дамся после того, как она в грязный кабинет войдет!

Пришлось парню другие средства изменения внешности искать, а уборщице нашей так и не удалось доказать правоту своих утверждений. Однако ее тирания росла и ширилась. Дошло до того, что, даже если в урочный час уборки в кабинете шел перекрестный допрос подозреваемых, ее и это не могло остановить. Тетя Клава всех выгоняла из подотчетного помещения. А те, кто пытался оказать сопротивление трудолюбивой уборщице, получали шваброй промеж глаз и на недельку отправлялись в ближайшую больницу.

В общем, перечить ей не решался никто, но горделивые милиционеры терпеть произвол буйной уборщицы больше не могли. Вот однажды вечером, после некоторого количества возлияний на душу населения и перед уборкой, они и решили немного над тетей Клавой пошутить – труп ей подкинуть. Патологоанатом отказался открывать холодильник в морге, поэтому находчивые менты решили тут же приспособить под труп Ваню Жомова. Благо он в тот день, по совершенно непонятным причинам, выбил в тире сорок девять из пятидесяти и был мрачнее тучи. Впал в тот самый ступор, о котором я вам говорил, и ни на что вокруг не реагировал. Иначе ни за что шутить над тетей Клавой не согласился бы.

В общем, Ваня затее противиться не стал, и мой Рабинович тут же притащил неизвестно откуда резиновую нашлепку, имитирующую страшную рану. Эту штучку прилепили Жомову на голову и положили безразличного ко всему омоновца между шкафом и стеной, где у четырех оперов, занимавших кабинет, были вешалки для верхней одежды и столик с электрическим чайником. Устроив его в приличествующей случаю позе, менты дождались, пока в коридоре не загремят грузные шаги тети Клавы, и бросились из кабинета врассыпную.

Уборщица, проводив их подозрительным взглядом, прошествовала в кабинет и громко хлопнула дверью, давая всем понять, что беспокоить ее за работой опасно. Однако менты, попрятавшиеся по разным углам, перебороли страх и подобрались прямо к дверям, чтобы самим услышать, что произойдет дальше. Я тоже здорового любопытства не лишен, поэтому слушал вместе со всеми. Поначалу ничего, кроме обычного бормотания тети Клавы и монотонного шарканья тряпки по линолеуму, слышно не было. Затем раздался какой-то сдавленный хрип, грохот и звериный рык уборщицы. Опера тут же распахнули дверь, абсолютно уверенные в том, что застанут тетю Клаву лежащей на полу в состоянии глубокого обморока. Однако не тут-то было. Перед нашими глазами открылась жуткая, страшная картина: разъяренная уборщица за ноги волокла к выходу Жомова, все еще отчаянно сжимавшего в руках ножки стола.

– Это что такое? – грозно поинтересовалась она, кивнув головой в сторону омоновца.

– Э-э, вещественное доказательство! – нашелся Рабинович.

– Вот и храните его в сейфе, – рявкнула тетя Клава так, что песчаный лев поперхнулся бы от зависти. – Еще раз на полу посторонние предметы увижу, будете у меня на потолке сидеть. Ясно?! – и вышвырнула Ваню из кабинета так, словно это был не самый грозный борец с преступностью, а старый, антисанитарный плюшевый мишка, несколько лет успешно скрывавшийся от химчистки.

Вот такая у нас тетя Клава… Впрочем, я немного отвлекся. Вы уж извините, просто вид Жомова в ступоре постоянно напоминает мне этот случай. Правда, сейчас у Вани состояние было не столь критическое, как после промаха в тире, но все равно сутки в духовке без капли влаги во рту даром для него не прошли. Все-таки он у нас большой и до сих пор растущий, несмотря на все законы физиологии. Поэтому без постоянной подпитки организма ему хуже всех в нашей компании приходится.

Ваня наконец-то оторвался от бурдюка с вином и обвел присутствующих подобревшими глазами. К тому времени в шатре уже накрыли на стол, если так можно сказать о еде, поставленной прямо на скатерть, постеленную поверх ковров. Жомов, наконец, решил, что пришла пора закусить, и, увидев меня, попытался заманить внутрь окороком какой-то птицы. Не вышло! Я не настолько идиот, чтобы за жалкий кусочек мяса блохам на клыки бросаться. И Сене меня на ужин внутрь заманить не удалось. Пришлось Нахору выносить мне еду на улицу на серебряном подносе. Что меня вполне устроило – хоть раз из нормальной посуды поем, а то все время мою еду на пол, гады, бросают!

Мои менты, изголодавшиеся за день воздержания, набросились на ужин, словно стая голодных питбулей. От Жомова с Поповым такого я еще ожидать вполне мог, но вот предположить, что Сеня от них не отстанет, оказалось выше моих сил. Впрочем, каюсь! Я ел тоже не как слепой кутенок и с копченой грудинкой расправился в один присест. Затем вылакал большую миску воды и улегся у входа, отдыхая от трудов праведных.

Блохи, ужин которым никто не подал, попытались было дикими скачками преодолеть разделительную песчаную полосу, но, услышав мое грозное ворчание, тут же ретировались и, истекая голодной слюной, строили коварные планы мести за поруганную мечту о сладкой жизни. Ну и пусть себе мечтают! Хоть я и следил за этой пиратской армией вполглаза, но еще не родилась та блоха, которая мимо меня незамеченной проскользнуть сможет. Потренируйтесь сначала на верблюдах, насекаторы проклятые, они тупые!

А тем временем насыщение моих ментов подходило к концу. Рабинович набил брюхо первым и, залив ужин изрядной порцией вина, откинулся на подушки. За все время принятия пищи никто не произнес ни слова. Даже Нахор молчал, не приставая с расспросами, в ожидании, пока гости насытятся. Впрочем, так и полагалось вести себя вежливому хозяину, к тому же запуганному Рабиновичем возможным разоблачением махинаций с таможенными службами. Сеня первым решил нарушить молчание.

– Ну-с, уважаемый, и далеко нам до Палестины? – Сеня не слышал предыдущего разговора Попова с Жомовым, поэтому ему прощается такой дурацкий вопрос.

– Кто такой Палестин? Не знаю никакой Палестин-малестин, – удивился караванщик. – Шито за женщина? Красивый, наверное?

– Я вот думаю, не баран ли ты? – Сеня задумчиво посмотрел на Нахора, а затем рявкнул: – Какая «женщина», идиот? Это страна. Скажи еще, что не слышал о Крестовых походах и войне за Гроб Господень?

– Какой-такой гроб? За-ачим богу гроб? – еще больше удивился Нахор. – Кито же его в гроб положит? Он же памятник… Тифу тебе, шайтан! Я хотел сказать, он бессмертный!

Сеня, ошалевший от такой постановки вопроса, не сразу и нашелся, что сказать. А когда ему удалось согнать в кучу мысли, разбежавшиеся в разные стороны по нескольким кривоватым извилинам, Андрюша уже дожевал свое мясо и жестом остановил Рабиновича, готового разродиться торжественной речью с восхвалением умственных способностей караванщика.