Читать книгу - "Теория Глупости, или Учебник Жизни для Дураков-2 - Андрей Яхонтов"

Разжевывание для непонятливых. Люди живут спокойно, ни о чем не тревожатся, ничего дурного или хорошего в окружающих не подозревают. Но появляется некто, наделенный буйной фантазией, и достаточно потерянного носового платка, чтобы изощренный ум сплел интригу. А простачки оказались в нее вовлечены. Некоторые думать не думали враждовать, ревновать, душить, но их стравили…

Попутное замечание. Люди порой проживают долгие жизни, сами не зная, на что способны…

Маркофьев говорил:

— Я доволен судьбой… Можно считать себя состоявшимся, если общество готово платить за производимый тобою товар ту цену, которую ты назначаешь.

— Какой же товар ты производишь? — спросил я.

Он подумал немного.

— Очень важный. Без которого жизнь бы остановилась. Я восполняю с лихвой — нехватку авантюризма!

ВТОРОЙ СОРТ

Что ж, я начал постигать преподанное Маркофьевым искусство примиренчества и всеядности. И преуспел!

Родители привезли с Капри заметно окрепшую, а еще совсем недавно вызывавшую нашу общую обеспокоенность девочку.

Я повел ее в платную школу. Но бедняжку наотрез отказались принимать — по причине умственной неполноценности.

— Будем откровенны, она ведь существо второго сорта, — сказали мне без околичностей и обиняков гуманные директор и завуч.

Огорчился ли, возмутился ли я? Ничуть! Тем более, педагоги готовы были закрыть на эту второсортность глаза и зачислить ребенка — при условии повышенной (вернее, завышенной оплаты курса обучения) — прямо в четвертый класс. Что ж, условия показалось мне приемлемыми и нормальными.

С самой же Машенькой я (при помощи и после фундаментального усвоения маркофьевских университетов) искал общий язык не слишком долго. Ее позиция стала мне ясна, сразу же, едва я спросил:

— Сколько будет семью восемь?

— Двадцать пять, — бойко ответила она.

Я, храня остатки прежней чувствительности, чуть не разрыдался. (Признаки умственной асфексии были на лицо). Все же я продолжил:

— А пятью шесть?

— Сорок один.

— Ну, подумай, — стал упрашивать я.

Она посмотрела на меня ясным взором. И сказала:

— Я знаю таблицу умножения. Но думать не хочу.

Основную воспитательную и просветительскую нагрузку в святом деле возвращения ребенка в сообщество нормальных людей по-прежнему несли мои папа и мама. Занимались с Машенькой музыкой и чтением, водили в музеи и на концерты.

Вероника не возражала. Она все больше и больше втягивалась во вкус новой спортивной жизни. Розовощекая, натренированная, отправлялась в утренние пробежки вместе со своими подопечными-спринтерами и стайерами и Шпионовичем во главе живописной группы, наряженной в камуфляжные тона.

— Наконец, появился некурящий и непьющий мужчина, — хвалила Вероника главного тренера этой дружной команды.

(По существу пока еще уступавший ей в розовощекости самбист-каратист Шпионович сделал то, чего не сумел я. Вдохнул в нее новые силы и жажду полнокровно жить.)

С Вероникой я тоже учился обращаться по маркофьевским правилам. Не перенапрягаясь, приноровился получать от нее то, что было надо мне. Я ее хотел — и подводил к тому, что она ложилась со мной в постель. Я не обращал внимания на побочные факторы — ее измены и попытки заставить меня зарабатывать деньги. Надо было в тот момент пообещать, что заработаю, — что ж, я обещал. Получал свое и переставал ее слушать. Отваливался от нее как насосавшийся комар.

Я перестал обращать внимание и на свою вечно чего-то от меня хотевшую и тянувшую с меня бесконечные поборы дочку. Я понял, что все равно не смогу воспитать ее похожей на Монику Левински. В самом деле, если бы она чем-либо испачкала свое платье, я бы велел ей как можно скорей его постирать, а не хранить несколько лет в шкафу, сберегая следы любовных утех на подоле или воротнике. Да, я бы велел его выстирать. Ведь я был дурак! И лишил бы свою кровиночку огромных капиталов и блистательного будущего. Ибо по прежнему считал, что немыслимо возводить карьерные построения можно на фундаменте светлого чувства. Стыл и позор искать от любви чего-либо помимо любви! Выгоды и корысти…

Что бы она тогда предъявила в суде в качестве улик? И доказательств близости с возлюбленным? С президентом?

СТИРАТЬ НЕ НАДО! А также гладить, убирать квартиру, подметать на лестничной площадке. Вдруг мусор вам пригодится!

СОВЕЩАНИЕ

Маркофьевн созвал совещание узкой группы соратников — дабы объективно разобраться в случившемся на выборах обломе и дать оценку действиям каждого.

Он окинул взглядом жалкую горстку собравшихся. И заорал:

— Все развалили! Все пустили прахом! Все продали и предали!

Я пытался взять вину на себя. Маркофьев жертвы не принял и сказал:

— Ты нужен мне живой.

И еще больше набычился.

— А вот они, — сказал он. — не сумели провести ни запланированный экономический саммит, ни фестиваль искусств, ни праздник молодого пива…

Овцехуев пытался свалить вину на детектива Марину.

Детектив Марина переадресовал упреки Моржуеву.

Моржуев на слет не явился и на звонки не отвечал. На него и возложили ответственность, свалили все неудачи.

— Он виноват и понесет кару, — сказал Маркофьев.

И еще он сказал:

— Всегда надо кого-то наказывать. А то что же получится? Какой урок извлекут остальные?

Постановили: Моржуев — за все его и наши провинности и прегрешения — должен умереть.

Я пытался Маркофьева образумить и утихомирить, но он сказал:

— Уж если я пожертвовал в свое время жизнью своей жены, самого близкого мне человека, то неужели остановлюсь перед тем, чтобы отнять жизнь у какого-то постороннего. А тем, что не пришел на нашу сегодняшнюю встречу, Моржуев сам вычеркнул себя из списка близких. Поставил себя вне коллектива. Ну, а жизнь постороннего — кому она нужна-то, чего ее жалеть?

На следующий день в газетах появилась информация о покушении на Моржуева, в результате которого он трагически погиб. Эксперты осмотрели взорванный автомобиль и пришли к выводу, что найденная на пепелище обгорелая вставная челюсть принадлежит нашему бывшему товарищу. Моржуеву не было и сорока. Гроб зарыли.

СВЕЖАЯ КРОВЬ

И еще Маркофьев сказал на том собрании:

— Надо влить в наши ряды свежую кровь.

По его мнению необходима была безупречная, с незапятнанной репутацией фигура, которая бы освятила своим благословением дальнейшие действия нашего политического объединения. Бросила бы лучик света на устало-изможденный лик его лидера — моего друга… Где было такую непогрешимую и нескомпрометированную личность сыскать?