Читать книгу - "Записки понаехавшего - Михаил Бару"

* * *

Показали в рекламе какую-то золотушную деваху, которую фея превратила в принцессу. Ну прикид у нее сразу стал от кутюр, твою мать, а вот кожаные сапожки подкачали. Хоть и модные, но не блестят. И тут фея достает баночку с сапожным кремом «Киви» и предлагает принцессе. А за кадром голос сообщает, что крем этот не простой, а золотой сделан на основе НАНОТЕХНОЛОГИЙ.

* * *

Вот говорят, что нам привычней жить в патерналистском государстве. Правильно говорят. Признаться, мы готовы не только в патерналистском жить, но и в матерналистском тоже. И вовсе не в том смысле, в котором все подумали.

Утром переходил я с радиального «Проспекта Мира» на кольцевой. Там у эскалатора сидит в стеклянной будке бабушка с нарумяненными до чахоточного блеску щеками. И нами в микрофон командует.

— Ну так же просто стоять справа, а проходить слева. Даже с утра! Что ж тут непонятного-то, товарищи? Так, те, кто стал справа — те кладут правую руку на поручень. На поручень, я сказала! Правой ногой вступаем и правую руку кладем… Мужчина! Зеленый, замшевый мужчина! Положите руку на поручень.

Мужчина, уже проехавший вверх по эскалатору, растерянно оборачивается и делает какой-то нерешительный взмах рукой в направлении будки. Едущие выше и ниже молча держатся за поручень правыми руками.

— Да вы положите ее, положите! — не отстает строгая бабушка, — она ж у вас не лежит, а болтается, как…

Как она болтается, я услышать не успел, поскольку течением меня вынесло на берег кольцевой станции.

* * *

Сто тридцатый автобус, от станции метро «Университет» до станции «Профсоюзная» тащится от пробки к пробке. Я дремлю, но время от времени просыпаюсь от скрипа тормозов и сильнейшего запаха перегара за моей спиной. Из этого перегарного облака ко мне, заплетаясь друг за друга, ползут из последних сил слова:

— Ты запей, Вов, байкальчиком. И я тебе скажу. Мы с тобой огонь и медную воду прошли. Галька — сука, конечно, толстозадая. Если б я был старик Хоттабыч, я ее на хуй послал бы по щучьему велению. Завела моду записывать в блокнот свой. Да, от нас запах был. Запах — не перегар! Мы с производства вышли. Ну нормально вышли — все у нас шевелилось по порядку. Руки, ноги и всякая хуйня — все как у людей. Мы почему с запахом? Потому мы с производства идем. А как еще-то? Как?! Молчишь? Не знаешь… Кемарь, хер с тобой… Не слюнявь мне, блядь, рукав от новой куртки. Спи человечески. А от кого сейчас не запах? По нынешним временам, Вовка, даже от ангелов… От этого байкала у меня такая… мутотень… Отрыгаться не могу. А завтра мы с тобой к начальнику цеха пойдем. Мы эту Гальку… Допьем, а завтра нам сейчас выходить на Профсоюзной. Вставай, давай. Быстрее — двери открываются уже. Голову не волочи, мудила…

* * *

В конце августа или начале сентября, стоит только захныкать дождику, хоть бы и самому мелкому, все сразу начинают ворчать:

— Ну вот, пожалуйста! Так мы и знали! Еще и лета толком не было, а осень тут как тут. Мы только-только… а она уже. И так каждый год. И никто даже и мизинцем не пошевелит, чтобы как-то исправить или улучшить. Никому нет решительно никакого до этого, между прочим, не последней важности, дела.

А возьмем март или апрель. Уж и солнышко покажется, и прилетят первые веснушки, и грачи на картине Саврасова загалдят так оглушительно, что проснется задремавшая рядом с ними музейная старушка в Третьяковке… Все равно — кого ни спроси — всякий станет уверять тебя, что до настоящей весны еще как до Китая… а то и до Японии. Еще и снег пойдет, и насморк будет, и вообще — настоящая весна — это непременно девушка в чем-нибудь тонком, прозрачном и разлетающемся от теплого ветра. Да вы глаза-то разуйте! Снимите с них зимние ботинки на меху. Какие же теперь девушки при северном ветре и заморозках на почве?

Но отчего же непременно девушка? Отчего не кошка или воробей? Да что воробей… Видел я вчера на скамейке дюжего молодого человека в поношенной брезентовой ветровке и туристических высоких ботинках на толстой-претолстой подошве. Он сидел и блаженно жмурился на выглянувшее из-за туч солнце. Черная как смоль огромная борода его была заплетена в несколько косичек, каждая из которых была перетянута разноцветной резинкой. Справа и слева от этого утеса-великана сидели две золотые тучки девушки и весело щебетали меж собой. Время от времени проказницы легонько подергивали за косички своего кавалера и тут же прятали руки за спины. Молодой человек приоткрывал один глаз и строго им взглядывал на подружек. Те делали вид, что они здесь ни при чем, но тут же их румяные щеки лопались от смеха и тысячи больших и маленьких разноцветных смешинок разлетались вокруг… Нет, как хотите, а нарисовать весну без девушек нет никакой возможности. Кабы только весну…

* * *

Весь день валил мокрый снег, а к вечеру еще и подморозило. Из маленькой обледеневшей чебуречной у Северного рынка смотрят на улицу скучающие чебуреки, широколицые лепешки, бесстыжие куры-гриль и копченые свиные ребра неизвестных животных. Холодный мартовский ветер раскачивает тонкую веревочку песни «Постой паровоз, не стучите колеса…», свисающую из маленького динамика под козырьком палатки. Смуглый молодой человек в колпаке и фартуке не третьей свежести сидит внутри заведения, обняв электрообогреватель, и тихонько подпевает Вицыну на своем жарком и влажном субтропическом языке. Покупателей не видно. Бродячая собака, идущая по делам, которых у нее нет, останавливается напротив чебуреков и ребер, минуту или две задумчиво чешет левой задней лапой то место, где у нее никогда не было кармана с деньгами, и снова идет по тем же делам.

* * *

Что я хочу сказать москвичам и гостям столицы. Граждане! Курей птицефабрики «Куриное царство» продают плохо выбритыми. Только что мне пришлось эпилировать такую курицу пассатижами. С особым цинизмом и жестокостью. Она, конечно, во всем призналась, но от супа ее это не спасло.

* * *

Красная Стрела

…Уже и вокзала след простыл, уже и проводник принёс чай с лимоном, уже и пришлось тебе выйти из купе, пока переодевается ко сну твоя попутчица, — а Москва всё не кончается. Тянутся, тянутся за окном бесчисленные пригороды, города-спутники, элитные поселки и одинокие дачные домики в три этажа с антеннами космической связи. И так почти до самой Твери.

А ведь лет двадцать пять назад, даже двадцать, столица до МКАДа дотягивалась не во всех местах. Ещё из какого-нибудь Митино или Куркино забредали внутрь города совершенно дикие селяне и селянки в поисках мяса, детских колготок, венгерского зелёного горошка и поглазеть на жигули-«пятерки». Ещё лось, а не хаммер мог запросто перегородить одну из двух тонких полос кольцевой автодороги.

Теперь Москве дорогу лучше не перегораживать. А если не перегораживать, то она рано или поздно и до второй столицы доберётся. Сейчас-то ещё там, в колыбели трёх революций, все спят спокойно и на ус не наматывают. А как появятся на окраинах дикие дивизии московских дворников-таджиков и молдаван-строителей, как пойдут они в атаку с криками «шаурма» и «бордюр», как за случайно оброненное в разговоре «булка» или «поребрик» будут хватать всех без разбору, когда на каждом парадном будет прибита табличка «подъезд»… вот тогда «крайние» станут «последними», вот тогда опомнятся, да поздно будет.