Читать книгу - "Владимир Богомолов. Сочинения в 2 томах. Том 2. Сердца моего боль - Владимир Богомолов"

На третьи сутки разыгрался сильнейший шторм, и к ночи случилось несчастье — с палубы смыло вахтенного матроса. Тотчас приостановили машины, врубили прожектора, включили ревун, развернулись и начали маневрировать. Мрачные, тягостные минуты: многометровые, черные в ночи волны, заваливающие небольшой корабль то на бок, то на корму, то на нос, низкая видимость из-за жесткого, летящего от горизонта снега и гнетущее ощущение бесполезности или безнадежности всех прилагаемых усилий. Это продолжалось не менее часа, и все это время по корабельной трансляции звучали голоса командира тральщика и старпома, точнее, гремела яростная, ошеломительная матерщина — матроса посчастливилось поймать лучом прожектора, пробковый спасательный жилет удерживал его на воде в вертикальном положении, был он уже, очевидно, без сознания и не подавал признаков жизни, он погибал на глазах, а на палубе изготовились для прыжка три или четыре человека в таких же спасательных жилетах, схваченные сзади вперекрест длинными страховочными фалами, однако из-за огромных волн подойти к забортнику ближе никак не удавалось.

Спустя три десятилетия, когда в застолье среди отставных моряков я рассказывал этот драматический случай, они, не дослушав до конца, убежденно заявили: «Безнадега!..» Но ведь матроса-то выловили и вернули к жизни! Потом в кают-компании командир тральщика мне сказал: «Ты извини, что мы вчера выражались по-французски. Если бы не матерились, мы бы его не спасли!»

Несомненно, что в экстремальной обстановке каждому русскому и русскоязычному человеку матерщина сообщает ускорение, добавляет энергии, быстроты и стремления достичь цели. Поэтому употребление ненормативной лексики не только в боевых условиях или при спасении человека во время шторма, но и в других форсмажорных, чрезвычайных ситуациях представляется обоснованным и правомерным. Однако, безусловно, мат — язык сильной половины человечества и может культивироваться только в мужском сообществе. Когда же матерятся в присутствии женщин, детей или стариков, даже у большинства людей, привычных к мату, возникает ощущение дискомфорта, неловкости. Эти же чувства не могут не возникать при коллективном восприятии ненормативной лексики — когда она звучит со сцены, с экрана кинотеатра или телевизора.

Что же касается литературы, то в реалистической прозе при изображении мужского сообщества, в том числе и армии, в прямой речи персонажей употребление ненормативной лексики представляется правомерным. При этом полагаю обязательным микширование: в словах, являющихся бранными, отдельные буквы следует заменять точками или отточиями. Также считаю необходимым перед текстом каждого произведения, содержащего ненормативную лексику, непременно помещать предупреждение для читателей, быть может в виде короткой сноски. Это в интересах не только пуристов, которых могут огорчить напечатанные бранные выражения, но и в интересах автора: в опубликованной в прошлом году повести «В кригере» я дал перед текстом такое уведомление, и ни в одной из восьми рецензий не содержалось упрека по поводу ненормативной лексики, не было их и в читательских письмах.

Чего не было, того не было

(«Российские вести», 1994, 4 июня)

В приложении «Вехи» 7 мая 1994 года напечатана большая серьезная статья, посвященная моим работам: военному роману «Момент истины» («В августе сорок четвертого…»), офицерской повести «В кригере» и рассказу «Первая любовь». Будучи признателен редакции за внимание к моим произведениям в преддверии дня Победы, не могу не сказать о неточности и даже дезинформации, проникшей в один из абзацев. Там обо мне написано: «Разве что на слуху какие-то факты из его литературного бытования — сначала не приняли в Союз писателей, а потом как ни звали, сам не вступил. Мол, раз я вам не гожусь, так и вы мне не нужны».

Чего не было, того не было... И не могло быть по той простой причине, что волею судеб я ни разу в жизни не пытался стать членом Союза писателей и даже желания такого или потребности никогда не испытывал.

В 1959—1979 гг. меня и впрямь не раз приглашали вступить в эту организацию; помню устные и письменные обращения ко мне по поводу членства Г. Березко, С. Щипачева, Л. Соболева, Ю. Бондарева, К. Симонова, С.С. Смирнова, С.С. Наровчатова — эти люди в разное время были руководителями или секретарями Союзов писателей России, СССР или Московского отделения. Запомнилось, что в середине 70-х гг. Ю. Бондарев дважды предлагал оформить меня членом Союза без прохождения приемной комиссии — «решением Секретариата». В каждом случае я вежливо благодарил и с еще большей вежливостью отказывался.

Я знаю людей, гордящихся своим членством в двух или даже трех творческих организациях — в Союзах писателей, кинематографистов и журналистов. В далекой армейской юности я был комсомольцем и рад сегодня тому, что это членство оказалось в моей жизни единственным, рад тому, что после офицерства уже свыше четырех десятилетий я не был и не томился ни на одном собрании, совещании, инструктаже или каком-либо еще толковище — я не чувствовал и не чувствую себя из-за этого обездоленным.

Действительно, в литературной среде уже не одно десятилетие имеет хождение байка, что Богомолов-де когда-то вступал в Союз писателей, его не приняли, и он обиделся. Эта придуманная версия — производное примитивного прагматического мышления: коль членство в Союзе писателей дает какие-то материальные блага и тысячи пишущих, в том числе не имеющих и одной книги, с энергией, достойной лучшего применения, годами стремятся получить членский билет, а издаваемый миллионными тиражами автор этого не делает, объяснение может быть только одно — когда-то его не приняли и он по сей день полон обиды. Повторяю: чего не было, того не было.

Я никогда не считал и не считаю себя лучше или умнее членов Союза писателей и тех, кто туда стремится вступить. Просто у них своя жизнь, а у меня — своя.

«Я помню» и «Рассказывали»

письмо в редакцию «Комсомольской правды»

В «КП» 22 декабря 1996 года опубликовано интервью с Василием Лановым. Многие мысли и утверждения известного артиста я разделяю, и очень хорошо, что в тяжелейшее для России время он, в отличие от многих своих коллег, не дистанцировался от соотечественников, однако его детские воспоминания о войне являются, мягко говоря, небылицами.

На вопрос: «Ты помнишь войну?» — В. Лановой отвечает: «Еще бы мне ее не помнить! 20 июня 1941 года мама отвезла меня и сестер погостить к дедушке и бабушке под Винницу. Через два дня началась война, и еще через пять дней пришли немцы... В нашей избе останавливался генерал Власов, командующий РАО^[31] — Русской освободительной армией, которая воевала на стороне фашистов, я его помню. Как сейчас я понимаю, Власов был неоднозначный, сложный человек. Я далек от мысли реабилитировать его, но я помню, что он носил на шинели орден Ленина, который получил за оборону Москвы. Рассказывали, что он отказался снять этот орден, когда был на приеме у Гитлера».

Память («я помню») и банальное «казала-мазала» («рассказывали...») подводят артиста. Генерал А. Власов действительно был награжден орденом Ленина, однако не «за оборону Москвы», как уже не в первый раз утверждает В. Лановой, а «в ознаменование XXIII годовщины Красной Армии» ровно за четыре месяца до войны (Указ Президиума ВС СССР от 22 февраля 1941 г.; «Красная Звезда», 23.02.41 г.).