Читать книгу - "Власов: восхождение на эшафот - Богдан Сушинский"

В течение всего последующего дня никаких известий от Власова не поступало, но комдива это уже не тревожило. Его полки неспешно готовились к маршу, а сам Буняченко радовался, что еще пару дней выторговал для спокойной мирной жизни, поскольку кредо у него теперь было: «Что ни день, то ближе к миру!» Когда же комдив наконец появился, в папке у него тоже был приказ о выступлении дивизии на фронт, но теперь уже командование радо было видеть ее в районе Котбуса, что юго-восточнее Берлина. Причем до Нюрнберга, а это более двухсот километров, дивизии нужно было добираться маршем, и только там ей обещали предоставить эшелоны.

Проследив этот путь по карте, Буняченко хитро ухмыльнулся.

– Рассчитываешь, что пока твое воинство дойдет до фронта, немцы капитулируют? – попытался уловить ход его мысли Власов.

– В любом случае волынить буду до последней возможности, – упрямо заявил комдив. – Чтобы таких парней, и в последние дни войны в землю уложить! Одно только огорчает: до Швейцарии оттуда далековато будет. Плакала моя швейцарская авантюра – вот что покоя не дает.

– Зато ближе к Чехии и Словакии, а там и до России рукой подать. Хотя понимаю: солдаты устали от войны.

– От войны солдаты уставать не должны, они должны жить войной. Весь вопрос в том, где и за что воевать.

Власов чувствовал, что Буняченко не прав, да к тому же неискренен, однако возражать не стал. В течение еще нескольких минут они изучали маршрут следования дивизии, а затем Буняченко неожиданно спросил:

– Это правда, что белоэмигрант этот наш КОНРовский, Жеребков, переговоры ведет со швейцарцами, чтобы те предоставили вам политическое убежище?

– Не только мне, но и всему руководству Комитета освобождения.

– Вот это правильная мысль. Но только гляжу, что пока что ничего у жеребца этого белогвардейского не получается.

– Кому мы теперь, к черту, нужны, кроме СМЕРШа? – швырнул свой карандаш на стол командарм. – Теперь они будут шарахаться от нас, как от прокаженных.

Марш дивизии от Мюнзингена до Нюрнберга превратился в некое «шествие триумфаторов». Благодаря тому, что Хитрый махновец выслал впереди колонны целый отряд квартирьеров, да к тому же прикрылся авангардом и боковым охранением, словно уже шел по занятой врагом территории, местные обитатели на удивление быстро узнавали о появлении дивизии русских добровольцев. Стоит ли удивляться, что со всех сторон к ней стекались остарбайтеры, сбежавшие из лагерей пленные, и даже добровольцы, которые служили в частях вермахта.

Большинству из этих людей и в голову не приходило, что, на какой-то месяц-другой связывая свою судьбу с власовцами, они обрекают себя на клеймо предателей, перечеркивают всю свою жизнь, ставят под удар родственников. Сама весть: «Идут русские!» звучала для этих людей, как призыв к бунту, к побегу, к спасению; представала последним шансом хоть каким-то образом избавиться от ненавистного рабства. И комдиву Буняченко не оставалось ничего иного, как создать из этих беглых пятитысячный резервный отряд, за бойцов которого он теперь тоже нес ответственность, и с которыми приходилось делиться питанием, одеждой, медикаментами.

Сопровождавшего дивизию майора вермахта Швеннингера это приводило в ярость. После появления в дивизии каждой новой группы перебежчиков он возмущался, пытался убеждать комдива, что всякий русский, который без разрешения командования или властей оставил свою воинскую часть, а также завод или крестьянское поместье, на котором его обязали работать, является преступником. Поэтому, дескать, генерал не имеет права зачислять его в свою часть. Но Буняченко не был бы «хитрым махновцем», если бы воспринимал все его угрозы всерьез. Переходя на свой украинский, комдив всякий раз говорил майору: «Да ты посмотри, какие парни к нам пришли, Швингер! – настоящую фамилию майора он то ли так и не сумел запомнить, то ли принципиально не хотел этого делать. – Как же таких не взять?! Да через несколько дней, из никудышных остарбайтеров, я превращу их в настоящих русских солдат!»

И только один раз комдив не сдержался, вспылил, а затем, оставшись с майором наедине, вежливо так пообещал: «Еще раз сунешься отчитывать меня за перебежчиков – пристрелю. Всю дивизию выстрою, выпью с тобой на прощанье чарку, как со старым другом, в лоб предсмертно поцелую – и пристрелю!» Больше поучать его Швеннингер не решался, а когда и пытался командовать, Буняченко внимательно так смотрел на него, сокрушенно качал головой и, разводя руками, как человек, которому не хотелось принимать такое решение, но он вынужден это делать, говорил: «Ну вот, люблю я тебя, Швингер, как родственника дальнего, – люблю! А все равно чувствую, что придется пить с тобой прощальную чарку!»

Только 6 апреля, уже в составе соединения войск генерала Буссе, дивизия Буняченко оказалась у линии фронта в районе станции Либерозы. Комдив опять заартачился, заявляя, что не вступит в бой, не получив приказа главкома войск КОНРа генерала Власова. Однако немцы эту уловку уже предвидели, и на следующий день Власов, в сопровождении штабистов Буссе и двух офицеров СД, уже находился в штабе Хитрого махновца. Вместе с Буняченко он осмотрел в бинокли предмостные укрепления красных. Собственно, в свое время эти укрепления создавали еще немцы, однако красным удалось взять их штурмом, а все попытки вернуть их себе ни к чему не приводили. Наоборот, красные постепенно расширили плацдарм, пополнили гарнизон укрепрайона людьми и вооружением.