Читать книгу - "История русской армии - Антон Антонович Керсновский"

повелел арестовать этих офицеров англичанам! Распоряжение это возмутило всех, начиная с великих князей. Тщетно старался Ермолов спасти честь русского мундира от этого неслыханного позора. «Полковники сии – отличнейшие офицеры, – молил он Государя, – уважьте службу их, а особливо не посылайте на иностранную гауптвахту!» Александр был неумолим; этим подчеркнутым унижением русских перед иностранцами он стремился приобрести лично себе популярность среди этих последних, в чем отчасти и успел. Оккупация эта длилась всего месяц, и за это время случилось одно на вид незначительное происшествие, имевшее, однако, для русской армии самые печальные последствия и определившее на сорок лет весь уклад ее жизни.

Как-то, проезжая Елисейскими Полями, Император Александр увидел фельдмаршала Веллингтона, лично производившего учение двенадцати новобранцам. Это явилось как бы откровением для Государя. «Веллингтон открыл мне глаза, сказал он, – в мирное время необходимо заниматься мелочами службы!» Современники, как Ермолов, Муравьев и другие, а за ними и позднейшие историки находят происшествие это далеко не случайным и приписывают его хитроумному расчету Меттерниха. Зная болезненную страсть Александра к муштре, австрийский канцлер без труда уговорил Веллингтона разыграть эту сцену в надежде, что Император Всероссийский после этого с головой уйдет в дорогое ему экзерцирмейстерство и не будет больше вмешиваться в политику, благодаря чему у Австрии и Англии на конгрессе руки окажутся развязанными.

И с этого дня началось сорокалетнее увлечение мелочами службы, доведшее Россию до Севастополя… Еще в Париже начались ежедневные разводы и учения, утомительные (особенно после только что окончившегося похода) парады и еще более утомительные репетиции парадов.

В конце августа 1815 года вся русская армия во Франции, готовившаяся к обратному походу, была собрана в Шампани на равнине у Вертю. И тут 28 августа Император Александр Павлович показал ее во всем ее величии и блеске своим союзникам и недавним противникам. В смотре участвовало 150 тыс. человек и 600 орудий. Зрелище шедших разом в ногу 132 батальонов, причем из 107 тыс. пехотинцев ни один не сбился с ноги, вызвало изумление и восторг иностранцев.

К зиме 1815–1816 годов союзные армии были выведены из Франции, где осталось, однако, 150 тыс. оккупационных войск. В состав этой оккупационной армии вошли и две русские дивизии (27 тыс. при 84 орудиях), составившие сводный корпус графа Воронцова{4}.

* * *

Никогда еще Россия не имела лучшей армии, чем та, что, разгромив Европу, привела ее же в восхищение и в трепет на полях Вертю. Для войск Ермолова, Дохтурова, Раевского, Дениса Давыдова и Платова не существовало невозможного. До небес вознесли эти полки славу русского оружия в Европе, и высоко стоял престиж их на Родине. Молодые тайные советники с легким сердцем меняли титул превосходительства на чин армейского майора либо подполковника, статс-секретарству предпочитали роту или эскадрон и в куске французского свинца, полученного во главе этой роты или эскадрона, видели более достойное завершение службы Царю и Отечеству, нежели в министерских портфелях и креслах Государственного Совета. Все, что было в России горячего сердцем и чистого душой, одело мундир в Великий Двенадцатый год, и большинство не собиралось с этим мундиром расставаться по окончании военной грозы.

Тактически армия, имевшая непрерывный десятилетний боевой опыт – и какой опыт – стояла на недосягаемой высоте. Наполеоновские уроки заставили вспомнить суворовскую науку{5}. Весь этот ценный, так дорого доставшийся опыт надо было бережно сохранить, с благоговением разработать и передать грядущим поколениям.

К сожалению, этого сделано не было. Император Александр не чувствовал мощи священного огня, обуревавшего его славную армию, – он видел лишь плохое равнение взводов. Он не замечал тактического совершенства этой армии – он видел только недостаточно набеленный этишкет замкового унтер-офицера. И с грустью констатировал, насколько походы и сражения испортили его армию, отвлеченную на десять лет от своего прямого и единственного назначения церемониального марша – такими посторонними делами, как войны, пусть и победоносные. Беседуя с приближенными в 1823 году относительно оказания помощи Греции, ведшей геройскую, но слишком неравную борьбу за свержение турецкого ига, Александр I выразился так: «Войн и так было достаточно – они лишь деморализуют войска»(!) Такие войска стыдно вывести на Царицын луг, их надо переучить и, главное, подтянуть. Подтягивать, к счастью, есть кому. Гатчинский дух еще не угас!..

Возвращавшиеся в Россию победоносные полки и не подозревали вначале об уготованной им участи. Население встретило их с энтузиазмом, войска разошлись по квартирам – и тут скоро все походные лишения показались райским блаженством.

«Гатчина» воскресла. И новая Гатчина далеко оставила за собой старую. А современники стали проклинать «аракчеевщину»{6}, подобно тому, как их прадеды кляли «бироновщину».

Ни один человек не был ненавидим современниками и потомством в такой степени, как граф Алексей Андреевич Аракчеев. Ни один деятель русской истории до 1917 года не оставил по себе более одиозной памяти, чем этот суровый и непреклонный выполнитель воли своего Государя.

Перед оклеветанной памятью этого крупного и непонятого военного деятеля русский историк вообще, а военный в частности, еще в долгу.

Одинокий в семье, которой, собственно, у него и не было, одинокий в обществе, где все его ненавидели предвзятой ненавистью, Аракчеев имел на этом свете три привязанности. Во-первых – Служба, бывшая для него основой и целью всего существования. Во-вторых – Артиллерия – родной его род оружия, над которым он так много и столь плодотворно потрудился. В-третьих – и эта привязанность была главной – Государь. Его благодетель. Император Павел, соединил их руки в памятный ноябрьский день 1796 года, и его «Будьте друзьями!» стало для Аракчеева законом всей жизни.

И Аракчеев положил свою душу за царственного своего друга. Никогда никакой монарх не имел более жертвенно преданного слуги, чем был этот преданный без лести. Жертва Сусанина была велика. Но жертва Аракчеева куда больше – он отдал за Царя не только жизнь, но самую душу, обрек свое имя на проклятие потомства, принимая на себя всю теневую сторону царствования Александра, отводя на свою голову все проклятия, которые иначе поразили бы Благословенного. Наглядный пример тому – военные поселения, идею которых обычно приписывают Аракчееву, тогда как он был совершенно противоположных взглядов на эту затею и взялся за нее, лишь проводя непреклонную волю монарха.

Ходячее мнение об Аракчееве, как о «мракобесе», ни на чем не основано. Этот «мракобес» основал на свои личные средства в Новгороде кадетский корпус (переведенный затем в Нижний и названный его именем), основал полтораста начальных училищ, ремесленных школ и первую в России учительскую семинарию, то есть сделал для русского просвещения неизмеримо больше, чем, например, тот министр Временного правительства, что