Читать книгу - "Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев - Корнелиус Райан"

Зигмунд утешал ее, говорил, что им есть ради чего жить: их двое детей — семнадцатилетняя дочь и пятнадцатилетний сын — в Англии. Велтлингеры не видели детей с 1938 года, когда Зигмунд устроил их выезд из Германии. Открывая Ветхий Завет, он обращался к девяносто первому псалму и медленно читал: «Тысяча падет около тебя и десять тысяч у твоей правой руки, но никто не приблизится к тебе». Им оставалось лишь ждать. «Бог с нами, — говорил Зигмунд жене. — Поверь мне, день освобождения близок».

За предыдущий год более четырех тысяч евреев были арестованы гестаповцами на улицах Берлина. Многие из тех евреев рискнули жизнью, потому что больше не могли выдержать заточения в замкнутом пространстве.

Двадцатилетний Ганс Розенталь все еще прятался в Лихтенберге и был полон решимости держаться до конца. Двадцать шесть месяцев он провел в помещении в шесть футов длиной и пять футов шириной. На самом деле это было что-то вроде сарайчика для инструментов, пристроенного к дому, которым владел старый друг матери Ганса. Положение Ганса все еще оставалось опасным. Его родители умерли, и в шестнадцать лет он попал в трудовой лагерь. В марте 1943 года Ганс бежал из лагеря, без документов на поезде добрался до Берлина и нашел приют у друга своей матери. В его крохотном убежище не было ни воды, ни света, а вместо уборной у него был лишь старый ночной горшок. Ганс выливал его по ночам во время авианалетов — только в это время он отваживался покидать свое убежище. В сарайчике стояла лишь узкая кровать, однако у Ганса была Библия, маленький радиоприемник, а на стене — тщательно размеченная карта. Как ни ждал он западных союзников, ему казалось, что Берлин возьмут русские. Хотя это означало для него освобождение, он тревожился, но успокаивал себя, повторяя снова и снова: «Я еврей. Я пережил нацистов, переживу и Сталина».

В том же районе, в одном из подвалов Карлсхорста, Иоахим Лифшиц жил под защитой Отто Крюгера. Вообще-то в подвале Крюгера было тихо, но иногда Иоахиму казалось, что он слышит отдаленный рокот русских орудий. Этот звук был тихим и приглушенным, как шорох гальки на морском берегу. Иоахим относил это на счет своего воображения — русские были еще слишком далеко. И все же он был знаком с русской канонадой. Сын еврейского врача и немецкой аристократки, он был призван в армию вермахта и в 1941 году потерял на Восточном фронте руку. Однако служба Германии не спасла Иоахима — его преступление состояло в том, что он наполовину был евреем. В апреле 1944 года его внесли в списки подлежащих заключению в концентрационном лагере. С того момента он скрывался.

Двадцатисемилетний Иоахим размышлял о том, что может случиться с приближением кульминации. Каждый вечер старшая дочь Крюгеров Элеонора спускалась в подвал, чтобы обсудить виды на будущее. Иоахим и Элеонора любили друг друга с 1942 года. Элеонора не делала секрета из их отношений, и ей запретили посещать университет из-за связи с «неподходящей» персоной. Теперь они с нетерпением ждали того дня, когда смогут пожениться. Элеонора не сомневалась, что нацисты — военные банкроты, и крах их близок. Иоахим думал иначе: немцы будут сражаться до конца, и Берлин наверняка превратится в поле битвы, может быть, в новый Верден. Молодые люди также не сходились во мнении о том, кто возьмет город. Иоахим считал, что русские, а Элеонора — что британцы и американцы. Иоахим полагал, что надо быть готовыми к любому повороту событий, поэтому Элеонора учила английский, а Иоахим овладевал русским.

Никто так страстно не ждал падения Берлина, как Лео Штернфельд, его жена Агнес и их двадцатитрехлетняя дочь Аннемария. Штернфельды не прятались, так как семья их была протестантской. Однако мать Лео была еврейкой, так что нацисты классифицировали его как полуеврея. В результате Лео и его семья всю войну мучались неопределенностью. Гестапо играло с ними, как кошка с мышкой. Им было дозволено жить там, где они хотели, но над ними все время висела угроза ареста.

С приближением фронта к Берлину опасность усиливалась, и Лео с трудом поддерживал моральный дух своих женщин. Накануне ночью бомба разрушила почтовое отделение по соседству, однако Лео нашел в себе силы пошутить. «Тебе больше не придется далеко ходить за почтой, — сказал он жене. — Почтовое отделение лежит на твоем пороге».

Гестапо определило бывшего бизнесмена Лео Штернфельда в мусорщики. Покидая в это мартовское утро свой дом в Темпельхофе, Лео понял, что слишком долго откладывал осуществление своих планов. Теперь уже невозможно было бежать из Берлина, и не осталось времени на то, чтобы найти убежище. Если Берлин не возьмут в следующие несколько недель, они обречены. Лео по секрету сообщили, что на 19 мая гестапо наметило облаву на всех, в ком есть хоть капля еврейской крови.

* * *

Далеко на западе в штабе 2-й британской армии в Вальбеке рядом с датской границей старший офицер медицинской службы, бригадир Хуг Глин Хьюз пытался спрогнозировать санитарные проблемы, с которыми, вероятно, придется столкнуться в ближайшие недели, особенно когда армия дойдет до Берлина. Втайне он боялся вспышки тифа. Как доложили помощники Хьюза, пересекающие линию фронта беженцы являются носителями различных заразных болезней. Как и все другие фронтовые врачи, бригадир Хьюз пристально следил за развитием событий; любая серьезная эпидемия могла обернуться катастрофой. Подергивая усы, Хьюз размышлял, как справляться с беженцами, когда тонкий ручеек превратится в бурный поток. Несомненно, будут еще и тысячи военнопленных. И один бог знает, что еще обнаружится, пока армия дойдет до Берлина.

Бригадира также тревожила еще одна проблема: концентрационные и трудовые лагеря. Информация о них просочилась через нейтральные страны, но никто не знал, как эти лагеря управляются, сколько там человек и в каких условиях они содержатся. Создавалось впечатление, что 2-я британская армия будет первой армией, которая захватит концентрационный лагерь. На столе бригадира лежал доклад о том, что один из лагерей расположен как раз на пути продвижения армии к северу от Ганновера, и больше никакой информации не было. Бригадир Хьюз надеялся, что немцы проявили свойственную им скрупулезность в медицинских вопросах, и санитарное состояние лагеря контролируется. Он никогда прежде не слышал об этом месте. Оно называлось Бельзен.