Читать книгу - "Не прощаемся. «Лейтенантская проза» СВО - Андрей Владимирович Лисьев"

мужчина у прилавка обращается к продавщице, он стоит спиной к «Прозе» и не видит вошедших военных. — Когда уже начнут бить по центрам принятия решений?

Все-таки счастливые люди живут в Херсоне. Украинская артиллерия не складывает их дома, не засыпает парки противопехотными «лепестками». Да, американцы бомбят ракетами Антоновский мост, но стреляют редко и аккуратно.

«Проза» вспоминает о пустом термосе и останавливается у кофейни. В зале пусто, телевизор крутит видеоклипы без звука. Единственный посетитель изучает ноутбук за столиком. Явно хозяин, перед ним нет ни еды, ни питья. Девушка за барной стойкой смотрит на вошедших волком. «Проза» пожимает плечами — ну не нравимся мы ей, понятно. Возвращается с полным термосом к машине, она догоняет:

— Я забыла спросить, сколько вам сахара?

Получается, «Проза» ошибся в оценке ее холодного взгляда?

Вот и переправа, Антоновский мост американцы все-таки разбили, поэтому на паромную переправу огромная очередь.

«Проза» проезжает в голову колонны гражданских машин, ребята демонстрируют на блокпосту свои дембельские предписания, «ситроен» сразу ставят на понтон.

Наконец, забитый транспортом паром отходит. Боец-паромщик немедленно разворачивает спиннинг. Мальчишки — везде мальчишки, даже на войне. Но появляется старший и тут же пресекает рыбалку. Недовольный боец молча уносит спиннинг.

— А почему сюда стоять на паром четыре дня, а обратно только шесть часов? — спрашивает у него «Проза».

— Не знаю. Может оттого, что мы долго не работали?

Военные инженеры вместо броника носят спасательный жилет и выглядят аккуратнее десантников.

Гражданский «каблучок» в двух машинах впереди распахивает заднюю дверь, там импровизированный ларек. Гражданские и паромщики покупают хлеб. Многие начинают есть тут же, отламывают куски от лепешек. Двигатели автомобилей выключены, народ толпится рядом, жарко. Хорошо еще, что от Днепра веет хоть какой-то прохладой.

— Вода теплая? — спрашивает «Проза», не обращаясь ни к кому конкретно.

Рядом семейная пара примерно его возраста.

— Должна, — отвечает мужчина.

— Мутная, — морщится женщина.

— Илья в воду нассал — вот и мутная, — выдает теологическое заключение о погоде мужчина.

Катер, толкающий паром, один из четырех, брызжет водой на надпись «Закрыть собачку». Капли долетают до «ситроена», «Проза» подставляет ногу — вода теплая.

Антоновский мост возвышается над всеми. Взгляды людей все чаще обращены вверх: где же разрушенный пролет? Почему мост закрыт?

Но вот паром приближается к нужному месту. Дырок, как на Каховском мосту, снизу не видно, лишь искореженная арматура свисает оттуда, куда попали американские ракеты. Таких мест несколько, видимо, и правда площадь повреждения дорожного полотна значительная.

Народ достает смартфоны — сделать фото, но старший парома командует:

— Телефоны не включать!

На фронте бытует уверенность в способности американцев наводить ракеты по сигналу сотового телефона.

Ну вот и все! «Ситроен» обгоняет «панцирь», курсирующий по шоссе у моста, и машина оказывается на хорошем шоссе Херсон — Новая Каховка. Единственная дорога, отремонтированная майданной властью, встреченная «Прозой».

Шины гудят.

— Асфальт «гуськами» разрушен, — комментирует Юра.

«Проза» смеется новому названию танковых гусениц.

Начинается разговор о войне. Юра рассказывает о последних боях, где участвовал.

— Занимать украинские позиции нет смысла. Сразу попадаешь в огненный мешок. Окопы пристреляны с точностью до метра. Доты бетонированы, внутри противогранатные ловушки. Мы их долбим-долбим, а они продолжают отстреливаться. Пулемет и «граник». Гранатами забрасываем — без толку — отстреливаются. Выкурили «слезняком». Сдались пятеро, четверо простых вэсэушников, пятый — нацик, весь в наколках. «Чего не сдавались?» — спрашиваю. — «Нацик не давал». Нацики у них в каждом подразделении, кем-то вроде комиссаров. И заградотряды из них же стоят. Простых мужиков не жалеют.

Дорога идет через заповедник Аскания-Нова. Ржавые обгоревшие леса, рыжая хвоя, черные стволы по обе стороны дороги.

Вот этот лес и есть символ Херсонщины: высаженный давным-давно ровными рядами лес не погиб, а вцепился корнями в землю и ждет русской весны. Неестественная красота. Неземная стойкость.

— Танк подбить невозможно, — утверждает Юра. — Ездит между бетонными капонирами на том берегу Ингульца, позиций у него четыре или пять, стреляет 6–10 раз навесным огнем, он на семь километров может стрелять, только ствол из капонира торчит, и тут же меняет позицию. Нашей авиации мало, на каждый танк ее не навызываешься. Укров жалко. Атакуют тремя пехотными волнами по пятнадцать человек, как в Первую мировую. Без бронетехники, без ничего. Первая волна остается на перезарядку, вторая и третья выдвигаются вперед, огонь ведет вторая.

— А вы?

— Для нас сигнал к их атаке — прекращение артобстрела. Мы их встречаем, конечно. Потери у них от нашего огня страшные, — Юра вздыхает.

— Жалко их?

— Жалко. Бессмысленные жертвы.

— Небессмысленные, — возражает «Проза» — Слушал я как-то еврейских аналитиков. Они считают, что Путин сделал для этногенеза украинской нации больше, чем шевченки, шухевичи и бандеры вместе взятые. Спецоперация дала бывшим русским и малороссам повод сплотиться и осознать себя украинцами.

— Это по Гумилеву? — спрашивает Юра. — Нации рождаются и умирают, как люди?

— Да. В этих бесполезных атаках сгорают самые лучшие украинцы, самые идейные, самые фанатичные — все те, кто способен на подвиг. Пассионарии. Выживут только «хатаскрайники». Денацификация — это способ прервать этногенез украинской нации. В истории хватает таких примеров… прерванного этногенеза.

— Все равно — жалко… — Юра молчит некоторое время. — А для американцев и мы, и они — русские.

— Да. Это большая стратегическая победа Америки, — русские убивают русских. Здесь и сейчас.

Юра отворачивается и некоторое время смотрит в окно.

— А например? Прерванный этногенез?

— Ну вот смотри. Русские в 1913 году. У нас с теми русскими сейчас нет ничего общего. Мы по историческим музеям ходим, как будто египетские пирамиды смотрим. Археологический интерес. Никто из нас не захочет жить так, как жили наши предки — ни в деревне, ни в городе. А что случилось? Большевики русскому народу переломили хребет. Точнее, сломали русскую деревню: коллективизация, война, а потом укрупнение колхозов при Хрущеве.

— Да ладно? — не верит Юра.

— Коммунисты строили новую историческую общность — советский народ.

— И почти построили?

— Нет! Построили бы — Советский Союз не развалился бы. Советский народ — еще один пример прерванного этногенеза.

Юра минуту молчит, потом морщится:

— У наших в этой войне тоже гибнут лучшие.

* * *

«Проза» возвращается от границы один. Проезжает место, где в феврале авиация настигла украинскую колонну. Технику с проезжей части убрали, лишь остатки сгоревших шин, этот зловещий символ майданной Украины, остались на трещинах шоссе. В кюветах ржавеют выброшенные взрывом двигатели, в небо, подобно виселице, устремлена изуродованная станина орудия.

«Проза» пробует пересечь Днепр по Каховскому мосту. По слухам, его уже открыли для гражданских машин. Не хочется делать крюк через Херсон.

Навигатор обещает, что в 20.20 «Проза» уже должен быть на месте, но у самой дамбы в темноте в ста метрах от «ситроена» вдруг стартует зенитная ракета.

Потом по