Читать книгу - "Чужая луна - Игорь Болгарин"

И почти в любой компании заходил осторожный разговор о листовках.

— Вам подкинули?

— Три штуки. Две сдав, одну на курево оставил.

— Не бреши. Где ты тут «самосадом» разживешься?

— Ну, не для курева. Для памяти.

— Опять брешешь. Собираешься до дому возвертаться?

— Я шо, сдурел? Большевики для меня уже давно пулю заготовили.

— Так гарантируют же. Всем все прощают.

— Ага! Всем, да не каждому. Держи карман шире. Помнишь ту еврейку в Крыму? Кажись, Землячка ее фамилие. Тоже гарантировала. А чем все кончилось?

В другом полку, возле другой палатки — о том же.

— Весна! Гляди, небо какое, а все одно — не то, не наше. Наше вроде ближче до земли спускаеться.

— А луна? Не той свет. Наша в Пасху почти як сонечко светит — весело, радостно. А энта…

— Чего ж ты хочешь? Для турков энто чужой праздник. И луна чужая. Ишь куда рога свои задрала. Вроде, як отвернулась од людей.

— А весна, як и у нас — ранняя. У нас об эту пору, должно, уже отсеялись.

— Не скажи. У нас другой раз еще с неделю стоять заморозки.

— А шо зерну заморозки? Оно, зернычко, лежыть себе под черноземом, як под одеялом, наружу не высовываеться. Тепла жде. А як припекло, воно — р-раз — и выглянуло! Ото вже настояща весна!

— Собираешься?

— Не. Пущай други туды съездять. Он, той же дадько Юхым Калиберда. Если йому всих пострелянных простять, тоди, може, и я надумаю. Чого ж!

— До жинкы на перины потянуло?

— Дурный ты. Бо молодый. За дитьмы скучився, тоби цього не понять.

Листовки, посеянные Андреем Лагодой, взбудоражили лагерь. Где бы ни собрались двое-трое, с чего бы ни начинали разговор, а заканчивали все тем же: верить большевикам или не верить, возвращаться или не возвращаться?

Андрей тайным именинником ходил по лагерю, прислушивался к разговорам, иногда и сам принимал в них участие. Когда его спрашивали, не собирается ли он возвращаться домой, он искренне отвечал:

— Меня большевики уже один раз расстреливали. Или два. Больше ставать под их пули нема желания.

И это была почти полная правда. Феодосийская «тройка» приговорила его к расстрелу. Ни за что. Просто так. Первый раз его спас чистый случай: пуля его не задела и, не шевелясь, он пролежал под мертвыми телами почти до вечера, до той поры, когда уставшие от расстрелов чекисты ушли к себе в казармы, чтобы там пить, есть и отдыхать, и набираться сил для следующего дня и следующих расстрелов. Второй раз его спас Кольцов, вырвав его из смертельно опасной банды Жихарева. Останься он в банде, прожил бы день или два.

Андрей не гордился этой своей работой, даже тяготился ею. Она казалась ему ненастоящей и даже фальшивой. Он редко когда оставался сам собой и почти никогда не выказывал своих подлинных чувств. Разведчиком он не был, этому его не учили. Но как вести себя, чтобы выжить, он знал. И делал все, чтобы его ни в чем не заподозрили, и в один из дней он смог бы вернуться в свою родную Голую Пристань.

Первый пасхальный день тянулся бесконечно долго. Надоело есть, пить, без дела слоняться по лагерю. Все надоело.

И тут как-то сама собой у артиллеристов возникла благодатная мысль: снести на кладбище, к будущему памятнику, валяющиеся под ногами камни. Поначалу включилась в эту работу лишь одна батарея. Артиллеристы сходили один раз. Постояли, подумали. И отправились на следующей партией. Собрали все камни вокруг кладбища. Потом стали собирать их на территории лагеря.

Усердную работу артиллеристов заметили и другие. Тоже подключились. И уже вскоре белые гимнастерки рассеялись по всей долине, добрались даже до окраины Галлиполи. Кто-то нес камни в руках, но большинство приспособило для этого рогожные мешки. И приносили к месту, где собирались строить памятник, по десятку камней за раз. Никто не заставлял их это делать, не упрашивал, не подгонял. Шли с охотой, желая лично поучаствовать в этом поистине святом деле.

Каждого, кто приносил камни, отец Агафон благословлял:

— Спаси Господи!

И когда отец Агафон понял, что на первый случай камней нанесли уже достаточно, хотя еще далеко не все солдаты приняли участие в этой работе, он сказал пришедшим с очередными рогожками:

— Пожалуй, пока достаточно, сыны мои, — и объяснил: — Когда все эти камни строители израсходуют, позже поднесем еще.

Солдаты высыпали камни, отряхивались.

Подходили и подходили еще, освобождали свои рогожки от камней, приводили себя в порядок.

Когда солдат возле священника собралось много, отец Агафон взобрался на груду камней:

— Видел я сегодня, братья, прелестные письма, заброшенные вам, сюда, большевиками. Прочитал одно, — начал он свою священническую речь. — И хочу сказать вам: слово слову рознь. Только Божье слово имеет твердость камня. А нынешними письмами прельщают вас вернуться, изменить долгу и присяге. Не верьте таким словам, а верьте сердцу своему. Оно вас не обманет. Нет у большевиков правды, негде им ее взять. Бога они от себя отринули. А живущий без Бога в сердце способен на все: нарушить клятву, предать товарища, ничем не поступиться. Он и убийство грехом не считает. А уж солгать — это для него вроде летнего дождика. Когда будете читать эти подметные письма, подумайте об этом. Не верьте ни единому их слову! И да спасет вас Господь!

— Верь — не верь, отче, а до дому сердце тянется.

— Вернетесь! — пообещал отец Агафон. — Победителями вернетесь, не собаками побитыми.

— Когда энто будет, отец святой? Жизня, як вода в Дону, быстро текеть.

— Чует мое сердце: скоро! Безбожная власть долго не продержится! Верьте в это! И молитесь!

Шли с кладбища молча, задумчиво.

— Под Каховкой отец Агафрон тоже обещал: на Днепре большевики остановятся, — сказал казачок в уже порванной в праздничный день белой рубахе. — И про Крым тоже обещал…

Никто ему не ответил. Тихо расходились по палаткам.

Вечером в большой сдвоенной палатке, с пристроенной к ней по случаю пасхальных празднеств сцене, давали концерт. Это сооружение выглядело громоздким, называлось оно «корпусным театром», но разместить даже часть желающих в нем не могли. Поэтому на каждый полк, на каждое училище и другие армейские службы выделили всего по несколько пропусков.

Счастливчики, приглашенные на концерт, собрались возле театра заранее, ждали, когда начнут впускать. Пришли и многие из тех, кому пропуска не достались. Они надеялись каким-то способом проникнуть внутрь театра. Если это не получится, то можно просто постоять у входа, и если не увидеть, то хоть услышать происходящее внутри действо: сквозь брезентовые стены театра звуки легко проникали наружу.

С заходом солнца палатка-театр осветилась изнутри карбидовыми лампами. На сцене зажгли мощные керосиновые десятилинейки.