Читать книгу - "Русская рулетка - Валерий Поволяев"

Рассказ можно было не продолжать, кастрат для него перестал существовать, он вообще играл для Шведова роль шнурка от ботинка: чтобы засечь хвост, опытные агенты обычно останавливаются, поправляют шнуровку, делают новый узел, а сами глазами совершают прострел назад, в бока, стараясь зацепить хвост. Но Шведов решил рассказ закончить — уж больно круглыми, изумлёнными были глаза кастрата, который, похоже, первый раз увидел такого человека, как Шведов.

— Мда, вы — роскошный джентльмен, — подтвердил кастрат, восхищённо чмокнул языком.

— Тогда, подавив слюну разочарования, поняв, что над нашей одеждой не поиздеваться — одеты мы были, как лондонские денди, — Шведов ещё раз приподнял лацканы пиджака, — вот так, даже лучше, мы были одеты лучше, чем проклятые капиталисты, принимавшие нас, хозяева наши довольно ехидно спросили: «А на каком языке, собственно, вы будете вести переговоры, ведь русский язык не считается дипломатическим языком?» На что Леонид Борисович Красин спокойно ответил: «На любом из восемнадцати, которыми я владею!» Теперь ты знаешь, чучело гороховое, кто такой Красин?

Восхищение в глазах кастрата сменилось страхом, он сделался ниже ростом — и без того малый, он стал совсем маленьким.

— Так точно, знаю!

Шведов натянул кепку на нос кастрату и повернулся к нему спиной.

— Бывай! — бросил он на прощание, неспешно двинулся дальше, цепко схватывая глазами всё, что представляло для него интерес, обошёл стороной двух сцепившихся в отчаянной ссоре мешочников — не хватало ещё вместе с ними угодить в руки патруля, неторопливо огляделся и проследовал в дверь вокзала.

Он нашёл, что искал, вернее кого искал, — нужного человека, и за пять золотых николаевских червонцев — гонорар за сведения о приезде Красина, — узнал тщательно оберегаемую тайну. Более того, Шведов знал теперь не только день и час приезда Красина, но и сколько золота и драгоценностей, он привезёт с собой.

Красина надлежало взорвать вместе с охраной, золото и дорогие камни — особенно из запасов бывшей царицы, — изъять. Шведов, улыбаясь азартно, потёр руки: хорошее дело. Надо было срочно идти в Финляндию за Германом.

Поскольку до приезда важного гостя из Москвы оставалась ещё целая неделя, Шведов решил совершить стремительный нырок в «окно». То, что в «Петроградской боевой организации» происходили аресты, его особо не волновало: интересы Шведова находились в сфере более высокой…

О том, что арестован профессор Таганцев, он ещё не знал.

Аня Завьялова готовилась к свадьбе. Конечно, эта свадьба совсем не будет похожа на те, что играли, скажем, пять или шесть лет назад, году так в пятнадцатом или в шестнадцатом. Тогда Россия была совсем другой страной, по-другому называлась, и люди в ней жили другие, и нравы, были другие, и возможности, и кошельки, и песни пели совсем иные.

В эти дни Аня словно бы крылья обрела, самые настоящие — она летала над землей. Не ходила, а летала, совсем не касаясь тверди ногами. Хорошо ей было. Планы разные строила. Ваня Костюрин ей нравился — и внешностью удался, и, главное, надёжным был. Именно таким должен быть мужчина — надёжным. Чтобы на него можно было положиться. Опереться. Чтобы он не прогнулся, не сдал в трудную минуту. Ваня Костюрин не сдаст; это исключено… Счастливая улыбка, расплывающаяся по Аниному лицу, преображала её, словно живая вода.

О своей «политической» деятельности, в которую её втягивала подружка Маша Комарова (Матвею Комарову она приходилась однофамилицей), Аня уже забыла — пару раз явилась на собрания, где неизвестные бабёнки сидели с поджатыми губами, — высказывалась одна из них, остальные сидели, хмуро слушая. Такая воинская дисциплина Ане не понравилась, и она перестала отвечать на приглашения.

Если Маша хочет заниматься политикой, то пусть занимается, это её личное дело. Ане это, во-первых, не интересно, во-вторых, кроме семейных забот, которые теперь навалятся на неё, есть театр, есть спектакли, есть работа, которая стоит выше рассуждений незнакомых дамочек о том, кто должен стать символом будущих преобразований России, облезлый голубь или жирная, с голыми ногами, курица.

Каждому времени — свои игры.

Да потом у неё сегодня свидание с Иваном Костюриным, вечером она приведёт Ивана в театр, усадит во второй ряд, на крайнее правое место, в угол, и будет краском, красный командир Костюрин, смотреть лихой песенный спектакль про нравы европейского города Вены прошлого века и приключения героев, которых, как подозревала Аня, никогда не было в жизни… Но очень уж они были хороши, очень уж зажигательно говорили и пели, у Ани иногда в виски натекало что-то тёплое, щемящее. Скорее всего это были слёзы. Неужели тех людей, героев, что колдовали и изумляли народ, никогда не было в жизни, неужели всё это придумано одним умным человеком — автором водевиля?

Нет, в это верить не хотелось. Аня и не верила. Костюрин старше, мудрее, проницательнее, он во всём разберётся.

В половине первого дня, когда с неба прекратил падать неприятный серый дождик и в раздвинувшуюся прореху, окаймлённую рваной ватой, выглянуло крохотное, совсем не летнее солнышко, к театру подъехал автомобиль — допотопный «руссо-балт», окрашенный в тусклый зелёный цвет, краска была неродная, что означало — автомобиль этот ремонтировали не раз и не два, и после каждого ремонта, чтобы он выглядел прилично, красили вновь.

Из автомобиля, дребезжаще хлопнув дверями, вышли двое в одинаковых брезентовых фуражках, в сапогах, сшитых из того же материала, проследовали к главному входу в театр (собственно, дверей у театра было две — парадная и чёрная). Там, за дверью, сидела старушка Марфа Марфовна (странное отчество, не правда ли?), обратились к ней вежливо, как в водевиле:

— Скажите, любезная сударыня, где нам можно отыскать Анну Сергеевну Завьялову?

— Кого? — испуганно округлила глаза старушка. — Какую такую Анну, да ещё Сергеевну? — Сбросила с колен шерстяной клубок с вязаньем, который проворным маленьким ёжиком поспешил откатиться в сторону. — Нету у нас таких.

— Быть того не может, — произнёс старший из чекистов, наряженный в фуражку потемнее цветом, а вот сапоги его, брезентовые, модные — мода на брезент вообще пошла по всей России, — были светлее тоном, чем у напарника. Видать, кожа у чекистов кончилась, раз перешли на брезент. — Здесь она работает, здесь! — Он вытащил из кармана разлинованную конторскую бумагу, глянул в неё. — В тиатре!

— В тиятре? — малость поиздевалась над гостем Марфа Марфовна.

— Так точно, в тиятре, — подтвердил чекист.

— Это кто ж такая будет? — продолжала недоумевать бабка.

— Ты, старуха, нам пейсы не крути, — строго предупредил старший чекист, угрожающе похлопал рукой по кобуре, — не то живо, раз-два, и ты окажешься там, где надо.

— Мать моя незабвенная, — тонко, напуганным голосом пропела Марфа Марфовна, — зачем же мне вас дурить, когда я сама и без того дурочка. Нет у нас такой. Хотя… — она сморщила и без того печёный, весь в морщинах лоб, прижала к губам палец, что-то соображая.