Читать книгу - "Zа право жить - Коллектив авторов"

У Ники такой мягкий говор на «х», это такая коллективная Ника, такая южная, немного испуганная и совершенно смелая, и сразу все рассказала о себе. Ей-то за что? Она просто крахмалит занавески, просто стирает салфетки из кружева, просто растит детей.

– Ага, половина. Но у нас там все заделано крепко, не бойтесь. Так что вам надо? Поспать или покушать?

– А что есть на завтрак? – Во мне закипали слезы. Вот что плохого сделала Ника, что? Яйца на омлет недожарила? Сметаны мало в сыр положила? Помидоры крупно нарезала?

Мы прошли с Натальей по коридору в столовку. Там так все по-советски выкрашено: красный флаг в золоте. Это такая живопись, такая темпера…

Просто чистая любовь.

Именно такая вот она.

Так я подумала.

Начинаю нервно кусать заусенцы. Прямо вот жру свои пальцы. Сижу на железном советском стуле и выковыриваю грязь, как «кровь чужую» из-под ногтя.

Ника «для веселухи» включает музыку на проигрывателе, тоже из советских времен. Звучит какой-то вальс:

«Я кричу горлом, которого нет,

Я люблю телом, которого не было.

Что же ты пишешь этот портрет –

Целый роман обо мне кистью хлебною?

Не о себе я пекусь – о тебе!

«Душу ты живу», себя возвышая,

Полосовал! Что кричала – жива я!

Да ты не мой, а свой пишешь портрет!

В каждом уродстве есть много прекрасного:

Каждый мой волчий целуешь ты коготь,

Каждый медвежий мне лижешь ты локоть,

Солнце огромное шарообразное

То, что со вкусом стекол!

Как за тебя беспокоюсь, мой свет,

Много написано, а кому надо

Это читать? Это трогать? Ваял ты,

А мне сегодня краснеть!

Лучше порви эту книгу, как ватман,

Лучше про бусы, накидки, про платья,

Колоколом, что рыдает по-бабьи,

Либо на гибель, либо на свадьбы,

Бедный мой,

Бедный, несчастный мой! Хватит!»

Наталья удивленно смотрит на меня:

– Слышь, это же твои стихи поют тут!

Я поджимаю под себя ноги и еще крепче вдавливаюсь в советский стул всей спиной.

«Вая-я-ял ты-ы-ы, а мне-е кра-а-аснеть…»

Значит, я оказалась в нужном месте. И я вправду этакая малоросска-хохлушка.

– Откуда они взяли твои стихи и распевают тут? – Наталья потерла руками висок. – Пойду, руки помою…

– Думаешь, тут есть вода? Или хотя бы половина воды?

В это время к нашему столику подходит Ника, она принесла две чашки чая в белых, прямо-таки белоснежных блюдцах.

– Вам с сахаром или вареньем?

– Ника, а откуда у вас эти песни? – спросила я. – Где вы их взяли?

– А че, грустные, да? – Ника поставили чашки с блюдцами на стол. – Так с чем желаете? Могу мед принести.

– Хорошо, – кивнула я. – Несите!

– Че нести-то? – Ника встала, как вкопанная.

– Ну…мед или варенье…Ника, это песни на мои стихи откуда у вас? И кто поет?

– Поет один парень, он на побывке был, оставил диск, там еще стихи наших, украинских, поэтов поются. А вот что на ваши тоже поют, я не знала… Так мед или варенье?

Я вгрызаюсь в свой ноготь так, что выступает кровь, она соленая и одновременно пресная.

– Варенье…

– Персиковое или клубничное? – не унимается Ника.

Я встаю. Обнимаю ее. Я ее так крепко стискиваю, что мне кажется – хрустнет что-то в ее теле. И сломается. И будет две Ники, а одна из них – Лукерья. Как две половины гостиницы. Две трудолюбивых Ники. Два Донбасса. Один с войной, другой без войны. Один мирный-мирный, без дурацких прилетов!

Вот ведь какие женщины на Донбассе – настоящие! А не эти столичные фифы, бомонд хренов! И ненавижу, когда слово «мир» пишут через «i» нерусское, блин, какой еще такiй вмирик?

Вот где настоящие женщины: Ники! Чистенькие, аккуратные, добрые!

– Персиковое…

Буду есть персиковое сегодня.

И пусть поется моя песня. А не эта проституточная литература: «У меня новый диплом, шорт». Блин, отвали! Это сборище, которое живет так, словно гостиница Ники цела. Словно вторая половина не разбита. Плевать на Кундеру (хотя люблю его), чхать на Борхеса, Брамса (хотя их обожаю тоже). У меня сжимаются кулаки, и обгрызенные мои ногти мягко впиваются в кожу.

Ника принесла в вазочке варенье.

Ой…

Ой…

Это нечто необыкновенное…

Сахарное…медовое…благовонное. Чистое…прозрачное, как дерево возле половины гостиницы.

Особая темпера красок.

Ника – вот кто поэт, художник, творец. Никто более не поэт. Совсем. Вам это кажется за вашей корявостью. И я хочу перепрограммировать людей – вот отбирать у вас братьев и мужей и перепрограммировать их при помощи Ники.

Ника – это код. Ника – победа.

Это разгадка.

Это чистейшая божья любовь.

– Как вас зовут? Хоть запомнить, чьи поют слова…

– Да хохлушка она! – Наталья выходит из тьмы и садится рядом за столик. – Ее все любят. Поэтому она такая! И русские ее читают и уже тут поют вовсю. Реветь хочется!

Точно. Покраду всех. Всех.

И переделаю их. Пере…

Ника принесла нам блинчики. «С припеком!» – сказала она. И удалилась куда-то.

Вот не могу я видеть снобизм. Это такая гордыня: ты, блин, вторичная, ты, блин, хуже меня. А вот Ника – она совсем иная: духом, поведением. Вот тебе и – буфетчица. Я лучше буду кухаркой на Донбассе, хохлушкой в этом захудалом троллейбусе, везущем меня из Литинститута в общежитие. Лучше буду жрать свои ногти, чем оказаться в одном зале со снобами! Вам че – культ потребления нужен, поощрения за ваши глагольные рифмы? Бездуховные! Вот Ника – горжусь, что я ем из ее рук! Что глотаю чай и абрикосы, что ем блин с припеком из лука и паприки, сыра и сосисок.

Ника – это чистая-чистая любовь. Любовь побеждающая.

И как я могла думать иначе?

Зачем я стремилась куда-то? Какие-то дикие пляски возле поощрений. Некий переход в ничто.

Настоящая, чистейшая, кристальная божья Ника!

Я встала и тоже запела:

«Музы Цицерона»

Сказал Цицерон: «Пушки ввысь, муза, глохни!»

Стреляют снаряды, орут бомбы слева.

Ты, муза, не блудь, чтобы в недрах эпохи,

Когда людям плохо (а им очень плохо!),

В окопах, в грязи да